Дом

Aвтор: Finsternis
Пэйринг: Том/Билл (условно)
Рейтинг: G 
Жанр: romance
От автора: Найти, солнышко, это тебе, маленькая благодарность за ту восхитительную красоту, которую ты нам всем даришь. Спасибо тебе за все.

Дома пахнет выпечкой и красками, и еще чем-то теплым и знакомым. Стоим с братом на пороге, не решаясь войти. Как будто наше присутствие может нарушить это хрупкое равновесие. Аккуратно опускаю сумку на пол и все же прохожу в гостиную. Диван, журнальный столик, старый бабушкин ковер, который мы с Томом как-то раз чуть не подожгли, цветы в горшках на подоконнике и Казимир в кресле. Здесь ничего не меняется. Нас может не быть здесь сколько угодно долго, но здесь ничего не меняется. Ну, может быть, без нас здесь немного тише. 
Опускаюсь на колени и глажу кошку. Шерсть под пальцами мягкая и теплая, хочется зарыться в нее носом и чувствовать тепло.
Когда Том обнимает маму, я стою чуть поодаль и смотрю, как она прикрывает глаза, вдыхая обычную смесь Томовских запахов: одеколона, шампуня, геля после бритья, сигарет и его тела. Она гладит его по спине, почти теряясь в его распахнутой, наверное, теплой байке.
Я подхожу к ней вторым и, прежде чем обнять, мама смотрит на меня каким-то странным взглядом, как на какое-нибудь изваяние современного скульптора: «не пойми что, но красиво». Облизываю губы и прижимаю ее к себе, чуть прикрывая глаза. Я и забыл, какие у мамы пушистые волосы, они пахнут ягодным шампунем. От маминой ладони по спине пробегают мурашки. Я совершенно отвык от таких объятий, когда хочется отдать все тепло, которое скопилось внутри, чтобы не жгло так больше.
Отстранившись, улыбаюсь и беру с пола сумку.
- Я оставлю вещи, ладно? – я говорю тихо-тихо, словно боюсь разбудить кого-то.
- Конечно, солнышко, - говорит мама, улыбаясь.
Сердце пропускает удар, а губы непроизвольно растягиваются в улыбке. «Солнышко», совсем как в детстве.

Поднимаюсь по лестнице и приоткрываю дверь в нашу с Томом комнату. Шторы задернуты, только тонкая полоска света ползет по полу. Кладу сумку на пол рядом с кроватью и опускаюсь на покрывало. Комната вдруг кажется непривычно маленькой, как будто сжатой, хотя прекрасно понимаю, что это просто я повзрослел. Растягиваюсь на кровати и прикрываю глаза. Чувствую, как что-то мягкое, теплое забирается на кровать и тычется носом в щеку. Казимир. Обнимаю слабо сопротивляющегося кота и тихонько вздыхаю. Дома.
Через несколько минут приходит Том. Не надо открывать глаз, чтобы понять, что он стоит в дверях и смотрит на меня. Улыбаюсь ему, не глядя, и переворачиваюсь на бок, обнимая подушку.
Том чуть медлит, прежде чем распахнуть алые атласные шторы и впустить в комнату теплые лучи закатного солнца. Отблески ползут по его щекам, будто солнце отчаянно пытается обнять его. Улыбаюсь, смотря, как он щурится.
Дома все как в замедленной съемке. После суматохи концертов, встреч, интервью домашнее спокойствие кажется чем-то до непонятности неправильным. Том зевает, прикрывая рот кулаком, и стягивает кепку. Она цепляется за дрэды, и он смешно вертится, пытаясь вытащить.
- Помочь? – спрашиваю я, даже не пытаясь предпринять попыток подняться.
Том мотает головой, и я смотрю, как он справляется с непослушными косичками. Снимает резинку с волос, и тяжелые дрэдины рассыпаются по плечам. Красиво.
Том переодевается в старую майку. За пару лет любому другому одежда стала бы мала. Но это явно не про майки Тома. Не могу оторвать взгляда от его спины. В закатном солнце кожа кажется очень теплой, и ее хочется трогать. Осторожно, кончиками пальцев, - по очертаниям лопаток, по позвонкам. 

Мама зовет ужинать. Голос приглушенный, я бы и не услышал, если бы Том не спросил, иду ли я, или так и буду валяться. Я, оказывается, так и лежу на своей старой, непривычно узкой после отельных номеров, кровати, в куртке и с солнечными очками на лбу.

Вставать не хочется, но я все же поднимаюсь с кровати и снимаю куртку, вешаю ее на спинку стула и оставляю очки на столе, за которым когда-то мы с Томом делали уроки. Тогда, зубря ненавистный французский, я и представить не мог, что моему „Je m’appelle Bill. J’abite à Allemagne“ будут аплодировать во Франции. 
Переодеваюсь в спортивный костюм и иду в гостиную. Том под чутким маминым руководством расставляет на столе тарелки. И это смотрится так непривычно, что мне нужно на мгновение прикрыть глаза, чтобы поверить. Раскладываю салфетки и улыбаюсь. Мама достает их только по праздникам – бабушка вышивала. Сажусь за стол на свое обычное место. Том усаживается напротив. Помню, в детстве мы все время пинались за обедом, за что нам нередко попадало, не сильно, конечно. 
Мама раскладывает ужин по тарелкам – отбивные с пюре и моим любимым сметанным соусом. Гордон открывает бутылку вина и разливает по бокалам. Нам с Томом чуть меньше, чем маме. Я улыбаюсь и, коснувшись пальцев Тома, киваю на бокал. Он улыбается в ответ. Так забавно, здесь время как будто остановилось. Дома мы все еще дети. У нас подписанные многомиллионные контракты, но там наливают на треть меньше вина.

Мы стараемся не говорить о работе дома, и потому нам почти не о чем разговаривать. Гордон поздравляет с EMA. Сколько уже времени прошло с Мюнхена, а мы впервые вот так в кругу семьи, впервые мама и Гордон поздравляют, глядя в глаза. И это в сотню раз приятнее, чем та дорогущая вечеринка, которую устроили нам Юниверсал. 

- Представляешь, мам, - говорю я, разглядывая след от ее губ на бокале, - после выступления Дэвид напоил нас тёплым молоком. Нет, ты представь! Он попросил Ютту достать нам теплого молока. 
- Но я не пил! – тут же вставляет Том, и мама смеется.
Я легонько, почти по привычке, пинаю Тома под столом, а он зачем-то говорит:
- Билл, перестань, пожалуйста.
Вздыхаю и утыкаюсь в тарелку. Ну вот… А я думал, дома все будет по-другому.

Я молчу почти весь остаток ужина и, как завороженный, смотрю, как пустеет мамин бокал, как след от помады становится все заметнее. 
Том уходит в спальню, а я остаюсь, чтобы помочь маме убрать со стола. Я собираю тарелки и, опустившись на колени, запихиваю их в посудомоечную машину. И вдруг понимаю, что забыл, как она включается. 
- Мам, - тяну я, - а как? Я забыл… - смотрю на нее и улыбаюсь.
Она смеется этим своим волшебным, теплым, как солнце, смехом и, обняв меня, медленно показывает, что да как. У мамы теплые мокрые руки, и на футболке остается четкий след ее ладони. 
Закончив с посудой, мы уходим в гостиную, усаживаемся рядом на диван. Я тянусь за пультом от телевизора, но, повертев его в руке, так и не включаю ничего. Слышно, как во дворе тявкает Скотти. Мама обнимает меня за плечи и целует в висок. Прикрываю глаза и, помедлив, кладу голову ей на колени. Мама улыбается и гладит меня по волосам. Мягко проводит пальцами, зарываясь в пряди, чуть касаясь длинными ногтями кожи. Так приятно, что я готов мурлыкать, как Казимир.

Не замечаю, как начинаю засыпать. Чувствую только, как мама аккуратно приподнимает мою голову, подкладывая подушку, и накрывает пледом. Мычу что-то, но подниматься и идти в спальню желания нет. Еще пять минут полежу, и в спальню…

Я просыпаюсь за полночь. Приходится долго смотреть на часы, чтобы понять, сколько времени проспал. Еще дольше приходится разглядывать заполненную тенями гостиную, чтобы понять, где я. Усаживаюсь на диване и потягиваюсь. 
Иду на кухню и, открыв холодильник, пью молоко прямо из пачки. Так классно. Я уже и забыл, как это. В мини-барах отелей нет молока.

Войдя в нашу с Томом комнату, аккуратно закрываю за собой дверь, придерживая, чтобы не хлопнула. Том оставил окно открытым и задернул шторы. Они дрожат от слабого ветра, и тени на потолке движутся в замысловатом танце. Когда-то очень давно я их боялся. Глупый был.

Тихонько раздеваюсь и забираюсь под одеяло. Холодное такое, что спать уже совсем не хочется. Переворачиваюсь на бок и смотрю на Тома. Спит, приоткрыв губы, ресницы чуть дрожат. Снится что-то. Лежу и вслушиваюсь в его мерное дыхание. Мне нравится слушать Тома: как он играет, как говорит, как дышит. Том переворачивается на другой бок, и я перевожу взгляд на потолок и на когда-то так пугавшие меня тени.

Иногда, когда было очень страшно, но уже стыдно признаться, я забирался к брату в постель. Том прижимал меня к себе и щекотал, пока я не начинал задыхаться от смеха и не забывал про все на свете. А потом, когда стали постарше, мы просто так бесились. А теперь, наверное, выросли. Том вырос.
Я еще долго лежу без сна, вспоминая наши совсем детские игры и забавы. Дома всегда тянет на воспоминания. Как будто их можно достать, как игрушки их коробок в подвале, сдуть с них слой пыли. Только они уже не засияют так, как раньше. 
Я засыпаю только под утро, и мне снится, как мы с Томом качались на качелях, которые для нас сделал Гордон. Мы тогда верили, что если раскачаться посильнее, то научишься летать, как птицы, только мы перестали верить в это до того, как преодолели страх упасть на устланную мягкой травой землю.

Утро встречает ветерком из окна, запахом свежей выпечки и какао, лаем собак за окном и откровенным нежеланием выбираться из постели. Я поворачиваюсь на бок. Том сидит на кровати спиной ко мне и натягивает одну из этих своих безразмерных маек. Смотрю, как его стройное тело скрывается под тканью, как он выправляет из ворота тяжелые дрэдины. Очень хочется переползти на его кровать и притянуть к себе за поясницу, а потом щекотать как в детстве. Очень хочется, но я знаю, ничего не выйдет, Том ведь вырос.
Я лежу тихо и наблюдаю, как брат собирается в ванную. В детстве мы бы уже устроили гонку, кто быстрее добежит до раковины, а потом, вместе чистя зубы, начали брызгаться обязательно холодной водой и смеяться. 
Я сажусь на постели, и волоски тут же встают дыбом. Холодно. Лениво натягиваю вчерашний спортивный костюм и босиком иду в ванную. Тома уже нет. Его мокрая щетка лежит рядом со стаканом. Усмехаюсь и ставлю ее на место, вытаскивая свою. Торопливо чищу зубы, избегая смотреть на свое отражение в зеркале. Последнее время мне как будто не по себе от этого. 

- Доброе утро, - негромко говорю я, спустившись в гостиную. 
- Привет, - мама оборачивается и улыбается, Гордон легонько хлопает по спине, так и не подняв взгляда от британского NME.
Я пробегаю взглядом по кухне, возвращаюсь в гостиную и только потом спрашиваю:
- А где Том?
Мама как-то удивленно смотрит на меня, и тут же возникает чувство, что я спросил что-то не то, или не на том языке, или…
- Он схватил пару бутербродов и сказал, что идет к Андрэ, - говорит мама, - я думала, ты с ним.
Сердце предательски пропускает удар. Закусываю губу и опускаю взгляд.
- Билли, солнышко, доставай-ка из холодильника сыр, колбасу и бабушкино вишневое варенье. Там даже с косточками есть, - говорит мама, - Только волосы собери.
Я покорно собираю волосы и достаю то, что она сказала. А Гордон, оказывается, уже в булочную за хлебом съездил.
Садимся за стол и завтракаем. Мама рассказывает что-то про заказ на ее картину. И я вдруг на какое-то мгновение поражаюсь. Ей все равно, сколько ей заплатят, она просто рада, что кому-то нравится то, что она делает. Ловлю себя на мысли, что очень отвык к подобному отношению.
- Мам, а ты мне покажешь эту твою картину? – спрашиваю я.
Она улыбается и кивает. 
Я сыплю в чай на ложку больше сахара, чем обычно и, толком не размешав, доедаю намазанный бабушкиным вишневым вареньем с косточками кусочек свежей булки.

В дальней части дома, одной из самых освещенных, мама устроила себе небольшую студию. Сколько себя помню, здесь всегда царил этот волшебный творческий беспорядок – с кучами набросков на полу, впитавшимися в старый дощатый пол красками. Помню давно, лет в четырнадцать, я любил приходить сюда, когда Том убегал со своими девочками, брать листы с пола, разглядывать мамины наброски, а потом сидел тут же на полу, пока мама рисовала, и писал на обратной стороне плотной акварельной бумаги стихи. Ерунда была страшная, но это волшебное чувство, когда нанизываешь слова на призрачную рифму, как будто плетешь из тонких нитей что-то волшебное. И осмеливаешься сказать больше, чем когда-либо посмел бы произнести вслух. Мама говорила, что творчество - это что-то вроде попытки сказать правду, не сделав никому больно. «Кроме себя», - когда-то добавил я. Она улыбнулась и погладила меня по голове. Я тогда уже был выше нее, и мне пришлось чуть присесть, чтобы она могла растрепать волосы на макушке.

После завтрака мама ведет меня в студию, так, будто мне ни в коем случае нельзя туда одному, как будто там на всем табличка «руками не трогать». Но там все такое же, как раньше. Только маминых картин на стенах еще больше. Я внимательно разглядываю каждую, теряясь в обилии красок и форм. Мне никогда не нравилась мамина манера рисовать. Экспрессивно, немного грубо, но все же очень живо. 
- Она самая, - говорит мама, когда я замираю перед картиной с двумя тонкими, темными силуэтами. 
- Красивая, - говорю я. Мама улыбается. 

Том приходит только под вечер, немного пьяный. Он приносит с собой кучу чужих запахов и усталость. Мама не говорит ничего, только вздыхает тихонько, провожая его взглядом в нашу комнату. Я бросаю кости. Мы играем в эту странную игру из коробки. Гордон подарил ее когда-то нам с Томом. Карточки уже потрепались и выцвели. Мне достается изображать вьюн пантомимой. Гордон смеется. А мама пытается угадать, только безуспешно. И я почему-то ловлю себя на мысли, что Том угадал бы быстрее, если бы играл с нами.

Наутро я просыпаюсь от скрипа двери, мама приносит Тому стакан воды и таблетку аспирина. Не открываю глаз, чтобы не выдать себя, но мама замечает и, выходя из комнаты, шепчет: «Доброе утро, Билли».
Я лежу и разглядываю потолок. Так странно. Дома возвращается это давно забытое ощущение бездарно потраченного времени. Когда так долго живешь на повышенных скоростях, уже не можешь остановиться, и кажется, что каждую секунду нужно непременно что-то делать, куда-то бежать, кому-то улыбаться. А сейчас мне просто очень скучно, потому что Томми как будто нет рядом. Когда мы работаем, он хотя бы должен быть рядом. Ну ничего, мы уже завтра будем в Гамбурге, вечером даже есть какое-то интервью. Все будет как всегда.

А за окном небо серое. Тяжелые, низкие облака цепляются за холмы. Совсем не хочется выбираться из постели. Слушаю ровное дыхание Тома, переворачиваюсь на бок и смотрю на него. Губы сухие, чуть приоткрыты и на щеке след подушки. Он открывает глаза и тут же натыкается мутным взглядом на меня. Несколько раз хлопает ресницами и выдает:
- А… Это ты… - замолкает, пытаясь присесть на постели и раздраженно шепчет, – блядь.
Замечает стакан с водой и хватается за него.
Я невольно улыбаюсь, глядя на брата. Раздраженного, сонного, с мятым следом от подушки на щеке и синяками под глазами. Ну, кто еще видел Тома таким, а? Он смотрит на меня из-под полуопущенных ресниц. Чуть приподнимает уголки губ в улыбке. Не особо жизнерадостно, просто тепло.
- Слушай, Би… - тянет Том… - Я тут подумал, у нас с прошлого раза несколько дисков с фильмами оставалось… - брат замолкает, ставит на тумбочку пустой бокал. А у меня сердце предательски бьется слишком громко, - я хотел сегодня с тобой посмотреть что-нибудь, как в старые добрые времена.
Я удивленно и счастливо смотрю на брата.
- Давай! – усаживаюсь на кровати, поджав под себя ноги, - А ты сегодня никуда не уйдешь?
Том смотрит на меня как на психа и улыбается.
- Би… иди сюда, - брат хлопает по свободному месту на своей кровати. 

Чуть помедлив, перебираюсь на кровать Тома, не опуская ног на пол. Он толкает меня на спину и начинает щекотать. Не могу сдержать смеха и пытаюсь вырваться. Том смеется, навалившись на меня, и смотрит в глаза. Он сползает ниже, сжимает мою ногу и щекочет. Я пытаюсь высвободиться, только ничего не выходит, Том держит крепко. И мой смех, уже больше похож на стоны.
Когда мама приоткрывает дверь, мы оба пытаемся восстановить дыхание. Она улыбается и картинно прикрывает глаза рукой.
- Мальчики, я вам не слишком помешала? – Мама смеется, а я краем глаза замечаю румянец на щеках брата. 
Том окончательно сползает с меня и усаживается на край кровати.

- Если вы уже проснулись, пойдемте завтракать, - мама улыбается и выходит из комнаты.
Я легонько дергаю Тома за дредину, и он тут же начинает щекотать меня снова, и щекочет, пока я не падаю на подушку без сил. Он смеется и кидает мне мои спортивные штаны и майку, оставленные вчера на спинке кровати.
Торопливо одеваюсь и нехотя выбираюсь из постели. 

За завтраком Гордон рассказывает что-то про их с мамой знакомых, так дико осознавать, что я совсем не знаю, что происходит в жизни моей матери и ее мужа. Только слушаю все равно в пол-уха. То и дело ловлю на себе взгляд брата. Заинтересованный и странно нежный. Мне ведь не кажется?
И так тепло на душе, так хорошо. И бабушкино вишневое варенье с косточками кажется еще вкуснее.

Потом мы устраиваемся на диване в гостиной и включаем фильм. Том выбирал, боевик какой-то, а я прослушал название.
- Том, - тихонько зову я, когда таймер на DVD-плеере переваливает за двадцатую минуту, - А почему сегодня ты так?
Я знаю, он понимает. Том улыбается, смотрит на меня.
- Да вчера Энди сказал, что я как будто прячусь от кого-то, - брат отворачивается к экрану и продолжает, - он же у нас проницательный просто до жути. Я вот решил не прятаться.
Я усаживаюсь поближе к Тому и кладу голову ему на плечо. 
- Спасибо, - зачем-то говорю я, и Том ерошит мои и без того лохматые волосы.
- Мой маленький братишка.
Через несколько минут моя голова сползает к Тому на колени, и он перебирает мои волосы. На подлокотник дивана усаживается Казимир и пытается своими когтистыми лапами поймать пальцы Тома. 
А мне так потрясающе хорошо. В полудреме я вдруг задумываюсь, как же мне все не в радость без брата. И даже дом совсем не дом, когда Томми сбегает к друзьям. Ловлю его руку и сжимаю в своей. 
- Мой любимый вредный старший братик, - шепчу я, - зачем ты от меня прячешься, неужели я такой страшный? – Смотрю на Тома снизу вверх, разглядывая родинки на шее.
- Билли, малыш, знал бы ты, сам бы сбежал, - брат улыбается, как-то грустно и немного несмело.
- Ты хоть старший, но все-таки глупый, Том. Как же я от тебя сбегу, это же как от себя самого, сколько не бегай, все равно вернешься.
Том улыбается и мягко гладит меня по щеке.
 

Оставить комментарий            Перейти к списку фанфиков

Сайт создан в системе uCoz