Вспышки слепят, давят на виски, душат. Он растягивает
губы в улыбке. От возбуждения приятно покалывает кончики пальцев. Это как море – волна за волной, тянет в пучину, и нет другого выбора, кроме как пытаться выплыть, хватать губами воздух. Только не задохнуться.
Вспышки – градом мертвого света. Холодно от ветра и жарко от криков. Вязких, оглушающих, безудержных, безрассудных. Пульс отбивает торопливый ритм где-то в висках. Он все еще не привык к воде, она все еще кажется слишком холодной. Или горячей? Но его научили плавать. Он знает - он не утонет.
Вспышки – фальшивые звезды со слишком маленьким сроком годности. Ему задают вопросы истеричные крашеные журналистки. У них пронзительно высокие голоса и безвкусная одежда. Они хотят знать все. Он уже почти научился рассказывать то, что надо. Он отлично умеет прятать скелеты в шкафах.
Вспышки – молнии на плачущем небе. Электрические разряды где-то в районе висков. Объективы плотоядно клацают линзами и пожирают его со всех сторон. Ловят жесты, слова, улыбки, взгляды.
Буря захватывает, поглощает, тянет в водовороты. Он думает, что это похоже на муссон. И улыбается.
Он не думает, что раньше было громче, он не думает, что раньше было иначе, он не думает, что раньше ему казалось, что он никогда-никогда не утонет. Сейчас он не позволяет себе об этом задумываться.
Он пожимает руки. Десятки, сотни ладоней. У новичков влажные пальцы и ошалелый огонь в глазах – он знает, как это. Он помнит, как
отирал собственную руку о грубый деним джинсов. Тогда, в 2005. Ему кажется, что это было вечность назад.
"Здравствуйте". "Очень приятно".
Как в том американском мультфильме "Улыбаемся и машем". Он чувствует себя гребаным пингвином. Чертовым пингвином в зоопарке.
Его провожают в гримерку. Он уже не обращает внимания на охрану. Она так давно стала обязательной частью его жизни, что уже все равно. Только он знает, что если он упадет – никто не подаст руку. Он знает, что если
утонет, то ничто уже не спасет.
Он оглядывается, когда слышит свое имя. Знакомый, привычный голос. Он не обернулся бы, если бы слышал этот голос впервые. Он редко окликается на собственное имя. Он удивлен, что где-нибудь на нем еще не стоит этот знак - R в кружочке.
- Билл.
И он оборачивается. В тесноте коридора фигура Йоста кажется слишком близкой.
Он удивленно вскидывает брови, останавливается. Он не делает шаг навстречу, он не бросается в объятья, он не говорит "Какой сюрприз".
Билл торопливо подсчитывает дни, вспоминает, когда в последний раз видел Йоста, когда в последний раз говорил с Йостом, когда последний раз Йост трахал его, как…
Дэвид подходит и протягивает руку. "Здравствуйте", "Очень приятно".
- Привет, ты не сказал, что ты будешь здесь.
Камеры клацают объективами, мокро лижут жадными языками микрофонов.
- Я не планировал, так получилось.
Ему кажется, что Йост тщательно подбирает слова, потому что он сам тщательно подбирает слова.
- Понятно. Ты… с…
- С Патриком, - говорит Йост.
Билл думает, что не нужно было спрашивать. Билл думает, что ему почти не больно.
- Понятно.
Он медленно выдыхает. Пытается. Воздух толчками срывается с губ. Блеск слишком жирный. Он оглядывается. Группы уже нет за спиной. Охранники ушли с ними.
Он теряется и не знает, что говорить. Как школьница на первом свидании.
Он вытирает ладони о джинсы. По позвонкам ползет гадкий холод. Почти как обида. Почти как слезы. Почти как боль.
- Ты в другом отеле, да?
Он не задумывается о том, как странно двусмысленно звучит эта фраза.
- Да.
Он сжимает накрашенные губы в тонкую линию и вздыхает.
- Я пойду.
- Иди.
Он не разворачивается, не уходит. Он стоит на месте и молчит. Йост смотрит на него. Йост не говорит, что скучал, хотя отчетливо понимает, что стоило бы. Он не пытается оправдываться, потому что уверен, что не обязан. Он стоит и смотрит на Билла. Внимательно, будто отыскивая изъяны. Привычно оценивающе и немного собственнически.
- Ты приедешь в Испанию? – спрашивает Билл, понимая, что сдает позиции.
- Как получится, - врет Йост.
Билл смотрит мимо шныряющего туда-сюда персонала, мимо белых стен, мимо объективов, мимо вспышек, мимо темной по-берлински грязной ночи.
Он вспоминает, что они не расставались. Что они не были вместе. Он вспоминает, что Йост не обещал ему ничего. Лишь однажды сказал, что все будет хорошо. Билл еще тогда понял – у них разные представления о "хорошо".
Билл проводит кончиками пальцев по штукатурке. Мелкие песчинки впиваются в кожу. Как наждаком. Он запрокидывает голову и смотрит на потолок. Еще немного, и придется поправлять макияж.
Он не думает о логичности действий, о датах в контрактах за подписью его матери. Он не думает ни о чем кроме пустоты внутри.
Он чувствует, каким натянуто-неуклюже получается разговор. Он не знает, как это поправить. Отчаянно ищет слова.
Билл кусает губы и чувствует на языке безвкусие блеска. Он достает из кармана карту-ключ от своего номера.
- Приедешь? – спрашивает он.
Биллу хочется спрашивать другое, хочется бить Йоста, орать на него. Ненавидеть.
- Приеду.
Дэвид улыбается мягко, почти заботливо, почти счастливо, а у Билла сжимается сердце.
Он хочет, чтобы его целовали. Сейчас. Он хочет, чтобы Йост обнимал его, гладил грубоватыми ладонями под футболкой, чтобы шептал на ухо и смотрел. Чтобы смотрел только он, и только на него.
У Билла рот наполняется слюной, и он отводит блестящий взгляд.
- Тебе пора, - говорит Йост, негромко, полушепотом. Так, что голос кажется мягким и нефальшивым.
- Откуда ты знаешь?
- Через десять минут вам на сцену, а у тебя под правым глазом подводка размазалась.
Билл улыбается в ответ на улыбку Йоста. Тот проводит ладонью вниз по его плечу и чуть сжимает запястье. У него холодные пальцы, и от прикосновения кожа покрывается мурашками.
Билл кивает и, не прощаясь, идет к гримерке, с непривычки оглядываясь, не замечая за собой охраны.
В дверях он натыкается на Алекса. Алекс пропускает его внутрь. Алекс не говорит ни слова. Алекс пожирает его жадным взглядом. Он пожимает плечами и проходит мимо.
У пудры приторно сладкий, сухой аромат. Кисточка противно щекочет нос, щеки, проходится по лбу. Билл закашливается в облаке лака для волос.
Позже, на сцене, почти не обращая внимания на приторно сладкие, фальшивые слова "Муссона", он ищет глазами Йоста. Или Нуо.
И не находит.
Он почти счастлив, что с них сегодня только одна песня под фонограмму. Он почти счастлив, что здесь он всего на ночь. Он почти счастлив, что еще немного, и все закончится.
Билл чувствует себя марионеткой, которую дергают за ниточки. Свет прожекторов бьет в глаза, толпа у сцены плещется, как вода. Он ловит себя на мысли о цунами.
Он открывает рот под фонограмму, выплевывая неслышные слова с заметным немецким акцентом, ставшие от перевода еще более глупыми, чем были изначально. И думает, какого черта Нуо здесь понадобилось, он думает, какого черта Йост поехал с ним.
Три минуты пятьдесят семь секунд, аплодисменты, крики, свист, взгляды, вспышки и немного, совсем чуть-чуть уже привычного страха.
Билл уходит за кулисы, сжимая выключенный микрофон в руке так, что белеют костяшки пальцев.
- Я в туалет, - привычно бросает он Саки, встретившему их за сценой.
Он не оборачивается и не ждет ответа, Билл просто знает, что Пелька пойдет за ним следом.
Вокруг обычно слишком много людей, чтобы его не услышали, вокруг слишком много людей, чтобы его не заметили, вокруг слишком много людей, и ему порой кажется, что еще немного, и он задохнется.
Билл торопливо идет по коридорам, не оборачиваясь. Он нечаянно задевает кого-то рукой и бубнит себе под нос такое неуместное "Entschuldigung".
Ему хочется остаться одному, хоть на минуту, хоть на мгновение, спрятаться от взглядов, вспышек, слов. Остановиться на секунду, перевести дух и расслабить, наконец, ноющие от улыбки мышцы.
Он слишком шумно захлопывает за собой дверь и облокачивается о раковину, не поднимая взгляда, избегая смотреть в зеркало. В уборной пусто и почти тихо. Приглушенные голоса из коридоров не в счет, их почти не слышно. Белый кафель блестит чистотой, почти как в рекламе - "nicht sauber, aber rein". Пахнет приторным освежителем воздуха, мылом и пустотой.
Билл ждет, пока из крана польется теплая вода, чтобы согреть так странно мерзнущие руки. Ему хочется набрать полную раковину воды и засунуть туда голову. Может быть, тогда она перестанет так адски трещать.
Он вздрагивает, когда хлопает дверь, он успевает поймать себя на мысли, что может быть, это Йост, успевает даже отругать себя за это. Прежде чем обернуться и натянуто улыбнуться Алексу.
- В порядке? – спрашивает он.
Больше всего Билли хочется послать нахуй. Прямо так - прямым текстом. Больше всего ему хочется нескольких минут тишины. Сейчас, а не потом.
Но Алекс не уходит, он стоит за спиной и ждет. Билл не понимает чего, он находит его отражение в зеркале и медленно выдыхает, когда чужая горячая ладонь ложится на поясницу.
Алекс разворачивает его к себе, не грубо, медленно, как будто осторожно, давая возможность оттолкнуть. Но Билл не отталкивает. Только удивляется.
Он упирается ладонями в грудь турменеджера и не смотрит в глаза.
Ему хочется. Нереально, до невозможности, до дрожащих коленей хочется. Последний раз был так давно…
Он отстраняется только тогда, когда Алекс тянется к его губам, только тогда, когда понимает, что не сможет. Чужие губы скользят по щеке. Он смотрит в пол и тихо, одними губами говорит:
- Не надо.
Внутри все горит, и хочется вцепиться в плечи, закрыть глаза и не открывать долго-долго, пока не кончит.
Кровь шумит в висках. Свет в уборной вдруг кажется слишком ярким. Из открывшейся двери по кафелю проходится волна шума, и его как будто с ног до головы окатывают водой. Он изо всех сил отталкивает Алекса и открывает рот, встретившись взглядом с Йостом. Сердце ухает куда-то вниз. И он думает, что так не бывает, так не может быть, так не должно быть.
- Дэйв… я… - Билл замолкает, так ничего и не сказав, и закрывает лицо еще влажными руками.
Ему больше всего хочется исчезнуть, отмотать пленку назад, переиграть.
- Привет, Алекс, - говорит Йост. Холодно, спокойно, безучастно, так, как будто все это не имеет к нему отношения.
- Привет, - у Алекса дрожит, почти срывается голос.
То ли от возбуждения, то ли от страха.
- Вижу, забавляешься, - Йост кивает на мокрые пятна от ладоней Билла на рубашке.
Алекс молчит.
Билл отнимает ладони от лица, успевая заметить, что смазал таки косметику.
- Послушай меня, Алекс, - Билл снова слышит, как говорит Йост, так и не решаясь поднять взгляда, от крупных белых плиток на полу, - если ты хоть раз тронешь его, я сломаю тебе карьеру. – Он делает паузу, - Решай, что для тебя важнее.
Йост говорит, не повышая тона, просто информирует.
Билл вскидывает взгляд и смотрит на него. Он смотрит и кусает губы.
Дэвид только поворачивается и уходит, даже не взглянув на него.
На него смотрит Алекс.
Билл ждет, что тот скажет что-нибудь, пригрозит, попросит прощения, что угодно, но слышит только шумное, сбитое дыхание и приглушенный гул бэкстэйджа.
Ему приходится уйти первым. Он идет быстро, ища глазами в суматохе гримерок и коридоров Йоста. Но не находит.
Зато находит Тома, который тут же говорит
Биллу, что он какой-то бледный, что у него потекла косметика, и он выглядит так, как будто только что узнал, что земля круглая.
- Все в порядке, - бесцветно врет Билл.
А потом они все идут к машине. Он старается не смотреть на Алекса, забивается ближе к окну, рядом с Томом и закрывает глаза. Брат сжимает его руку и шепотом на ухо обещает зайти вечером. Билл мотает головой и вздыхает.
Он берет на ресепшине карту-ключ от своего номера, не отвечая на вопросительный взгляд брата.
Билл вешает на ручку красное "Don't disturb" и устало опускается на кровать, так и не включив свет. Он закрывает глаза и шумно втягивает воздух, трет виски, цепляя длинными ногтями жесткие торчащие пряди.
Ожидание как сети, везде вокруг. Оно звенит с чужой, фальшивой тишиной отельного номера, оно вязкое и безвкусное как жвачка.
Билл не знает, стоит ли ждать. Гадает и не понимает, что все это значит. Не понимает, почему Йост поступил так. И внутри все трепещет "если ты хоть раз тронешь его, я…"
Значит только для него? Значит важно? Значит…
Билл шумно сглатывает и откидывается на подушки.
Ожидание – кровью в висках и глупым страхом где-то в глубине души. А что если не…
Ожидание – вязкое липкое незнание.
Он достает из сумки мобильник и долго смотрит на голубоватый светящийся экран. Он смотрит, как двадцать три после двоеточия меняется на двадцать четыре. Он прощелкивает записную книжку от начала до конца три раза. Разрывая липкую тишину писком клавиш.
Билл поднимается только тогда, когда понимает, что еще минута, и он уснет. Он идет в ванную и, включив свет, жмурится. Слишком ярко. Слишком непривычно и холодно.
Он включает горячую воду и выливает в ванную почти всю пену. Она белая легкая, пушистая, как облака в руках. И вода внизу горячая, так, что хочется одернуть руку.
Билл снимает одежду и забирается в тепло. Он закрывает глаза и, наконец, расслабляется. Он даже жалеет, что не включил телевизор в комнате. Ему слишком тихо, слишком пусто, но хотя бы тепло. Снаружи.
Он понимает, что забыл мобильник в комнате, что у него нет часов, что он зря не позвонил Йосту, зря не спросил…
Он вдыхает теплый, пахнущий травами воздух. Проводит ладонью по шапке пены, сминая маленькие хрупкие беззащитные пузырьки. Они влажно лопаются – белым шумом заполняя пустоту.
Билл закрывает глаза, и все вокруг заливается красным. Слишком светло.
А потом он, наконец, слышит, как открывается дверь номера и, дернувшись, поднимается из воды.
Он торопливо вытирается пушистым белым полотенцем, кутается в такой же пушистый белый халат и надевает пушистые белые тапочки. Билл думает, что он весь такой белый и пушистый. Он так и не смыл давно размазанную косметику, но ему как-то все равно. Он даже не смотрит в зеркало.
Когда он заходит в комнату и видит Йоста, он не удерживается и растягивает губы в улыбке.
- Я думал, ты… - тянет Билл и облокачивается о стену, как будто не в состоянии держаться на ногах.
- Думал, не приеду? – Йост усмехается и смотрит на него.
- Ага… - врет Билл и подходит к нему, чтобы сесть рядом и обнять за шею.
Он выгибается так, что с мокрой пряди волос за шиворот падает холодная капелька.
Йост целует первым. Чуть грубовато, совсем не дразнит, почти не ласкает, чуть прикусывает нижнюю губу и гладит по махровой спине.
- Мерзнешь? – спрашивает он, отстранившись. И смотрит как-то странно. Заботливо, что ли.
Билл не отвечает, зарывается носом куда-то в шею и целует, вдыхает чужой терпкий и совсем привычный аромат. От Йоста пахнет сигаретами, очень мужским парфюмом и немножко потом. От Йоста пахнет иррациональной надежностью, которая все еще отдает фальшью. От Йоста пахнет привычным теплом внизу живота.
Билл отстраняется нехотя, неожиданно для себя самого, вдруг понимая, что не может больше вот так.
- Почему ты поехал с Нуо? – спрашивает он, сжимая руку на плече Дэвида.
- Боже мой, ты снова начинаешь? – Йост шумно выдыхает и поворачивается к нему, берет его руки в свои и тихонько поглаживает размокшую от воды кожу на кончиках пальцев, - Билли, детка, с Нуо я работаю. Ему нужны контракты, ему нужно мелькать везде, где только можно. Ты же сам знаешь, как это. Это работа.
Билл отводит глаза. Йост объясняет таким тоном, как будто рассказывает, сколько будет дважды два.
- Со мной ты тоже… работаешь? – он вскидывает взгляд, пытаясь маскировать отчаянье за дерзостью.
Ему очень-очень хочется верить, даже если это ложь. Ему очень-очень хочется наплевать на все и прижаться крепче. Ему снова становится холодно.
- Нет, Билл, с тобой я не только работаю, - Йост шумно вздыхает и обнимает его, - Иди ко мне, детка, - полушепотом говорит он.
И Билл срывается.
Он обнимает его за шею, крепко, так, как будто его Дэвид сейчас испарится. Он целует быстро-быстро, даже не целует, просто касается губами кожи. Только бы не заплакать, совсем по-детски -
то ли от обиды, то ли от нежности.
Он чувствует, как руки Йоста скользят под халат, гладят всей ладонью мягкую кожу. Он сам забирается пальцами под футболку и проходится по рельефу мышц кончиками пальцев, склоняется, чтобы поцеловать. У Йоста кожа чуть солоноватая на вкус и теплая под губами. У Йоста чуть грубоватые руки. У Йоста глаза темнеют до синевы.
Билл откидывается на спину и тянет его к себе. Он стягивает с него футболку и берется за пряжку ремня. Он уже не думает ни о Алексе, ни о Нуо, ни о ком больше.
Йост целует, лижет, дразнит. От прикосновений хочется стонать, но Билл только кусает губы и подается навстречу знакомым рукам, губам, которые так хорошо знают его тело. Он неуклюже выпутывается из рукавов давно развязанного халата и выгибает спину, когда Йост лижет татуировку со звездой. Билл думает, что обязательно сделает еще. Он сделает еще много-много тату, чтобы Йост покрывал их поцелуями.
От непривычной, почти гротескной нежности у него срывается дыхание, он зарывается в чужие волосы, отмечая, что
они отросли, и тихо стонет, когда Йост целует шею. Он очень-очень любит, когда целуют шею. Шею, ключицы, за ухом, когда немного, совсем чуть-чуть тянут за волосы…
Билл гладит Йоста по спине, иногда почти нечаянно царапая.
- Билли, - шепчет Йост, отводя от уха липкие пряди волос, - нам смазка нужна.
Билл заливается краской. Тут же, моментально.
- В сумке есть, в косметичке. Возьмешь? – хрипло от возбуждения шепчет он. И ему очень хочется, чтобы Йост поскорее достал эту чертову смазку.
И Йост достает, быстро, так и бросив косметичку на полу, и возвращается к Биллу. Он разводит его колени в стороны и целует внутреннюю часть бедра, гладит бархатистую кожу.
- Дэйв… - полустонет Билл и толкается навстречу, приподнимается на локтях. Ему нравится. Видеть.
Йост проводит рукой по его члену, и он стонет, теперь по настоящему, протяжно. Ему так хотелось, так давно хотелось.
Он выгибает спину почти до боли, когда Йост проталкивает в него пальцы. Глубоко, скользко. Он растягивает его, привычно, медленно. Он уже никуда не торопится. Йост целует его, мягко лаская губы. Биллу хочется еще, все сразу, много.
- Пожалуйста, Дэвид, - шепчет он и закрывает глаза.
Секс с Йостом – вечная игра, в которой он заведомо проигравший. Секс с Йостом – наркотик, от которого он не может отказаться, без которого уже не может жить. Секс с Йостом – как раз то, что надо, немного грубо, чуть-чуть нежно и очень горячо.
Билл шумно выдыхает, когда Йост толкается в него. Ему больно, очень больно, потому что последний раз был слишком давно. И он хочет еще, потому что знает, с пугающей ясностью понимает, что следующий будет только через несколько тысяч километров, только через несколько городов, только через несколько концертов.
- Еще, - надсажено шепчет он и подается бедрами навстречу.
И Йост уже не сдерживается. Билл сжимает его плечи, впиваясь тупыми нарощенными ногтями. От наслаждения у него закатываются глаза, он облизывает губы и подается навстречу.
Билл повторяет его имя снова и снова. Тишина, заполненная сорванным дыханием, стонами, влажными бесстыдными звуками, сжимается в крохотный комок и забирается в дальний угол.
Билл понимает, что еще чуть-чуть, совсем немного, когда Йост обхватывает ладонью его зажатый между телами, влажный член. Он ласкает его в такт собственным ритмичным толчкам внутри. И Билл уже не соображает. Совсем ничего не соображает, выгибая спину и кончая, так как хотел уже давно, слишком давно.
Он молчит, когда Йост ложится сверху. Только обнимает и гладит влажной ладонью по мокрой от пота спине.
- Дэйв, Дэвид, - шепчет он уже потом, лежа в его объятьях под одеялом, пахнущим отельной чистотой и сексом, - Дэйв сегодня… тогда когда Алекс…
Билл вздыхает, не договаривая, он знает, что Йост поймет, должен понять.
- Что Алекс? – спрашивает Йост и затягивается сигаретой.
- Ты правда? Если он…? – бесцветно, сам не понимая зачем, спрашивает Билл.
- Правда.
Йост не говорит больше ничего, только поглаживает под одеялом.
- Дэвид, а ты останешься?
Йост вздыхает и свободной рукой проводит по щеке.
- Останусь, до утра, потом нужно возвращаться в Гамбург.
- Хорошо, - говорит Билл и думает, что, наверное, именно такое "хорошо" и обещал когда-то Йост.
Билл еще долго не может уснуть и лежит, чуть поглаживая мягкие, чуть вьющиеся волосы Дэвида. Он вспоминает неуклюжие разговоры по телефону, с длинными паузами в тишине межгорода. Его собственные "Я скучаю… я так скучаю…", его "Почему, Дэвид…?", его "Люблю…" и вечное Йостово "Знаю, детка, я все знаю…"
В суматохе тура, диком калейдоскопе интервью, концертов, фотосессий, у него почти не остается времени на то, чтобы скучать, но он скучает. И потом еще долго сжимает замолчавший мобильник в руке.
Собственное дыхание кажется ему слишком громким - боится разбудить. Ему нравится просто лежать, прижимаясь к расслабленному, спящему Йосту. Нравится, может быть, даже больше, чем секс. Ему нравится знать, что сейчас, в этот момент, Дэвид только его. И не важно, что потом его обязательно заберет холодный Гамбург, EMI Music, Нуо или очередная Нова. Что он сам окажется где-то между Москвой и Мадридом.
Билл смотрит, как тени чертят на потолке скучные узоры, и думает-думает-думает. У него от усталости слипаются глаза, и стрелки на часах плывут, растеряв по дороге время.
Он засыпает только к рассвету – от монотонного дыхания Йоста и от давящей усталости. Ему даже снится сон. Такой же неправильный, как все сны. Мятый, как мультфильмы Тима Бёртона и такой же странный.
Ему снится корабль и Йост, и море – сначала тихое, чуть тронутое рябью волн, а потом разыгравшее бурю. И Дэвид кричит на него, говорит, что он бестолковый, и Билл цепляет непонятные канаты и тянет-тянет их, не зная, куда и зачем. А буря окатывает палубу волной – на бис – и он понимает, что не удержится…
Билл просыпается от приглушенного шепота чужого будильника и от тяжелой ладони, поглаживающей его по плечу. Билл открывает глаза и улыбается.
Давно забытая вязкость цветного сна все еще не желает отступать, и он как будто чувствует солоноватый вкус воды на губах.
- Доброе утро, - бестолково шепчет он и обнимает Йоста, сидящего рядом.
- Не выспался, - констатирует Дэвид после по-утреннему мягкого поцелуя.
Билл кивает и встряхивает лохматой головой, улыбается – совсем по-мальчишески. Он уже влюблен в это утро, в дождь отбивающий ритм по оконному стеклу, в этот сероватый кусочек
лета и в такое странно мягкое тепло Йоста.
Ему хочется ромашкового чая с круассанами и вишневым джемом, еще немного полежать в теплой постели и очень-очень хочется, чтобы Йост не уезжал.
- Кофе пойдем пить? – спрашивает Дэвид, натягивая джинсы.
- Ага, - Билл нехотя выбирается из постели и идет в ванную.
Он торопливо чистит зубы и расчесывает спутанные волосы. Задерживает взгляд на отражении и пожимает губы, проводя кончиками пальцев по красноватым следам, оставленным Йостом.
Позже, сидя в ресторане, Билл сжимает ладонями чашку с капучино и смотрит на Дэвида. Внимательно, пытаясь запомнить каждый жест, каждую черточку.
- Представляешь, Том в Париже умудрился забыть гитару в автобусе, на сцену через пару минут, и без того опаздывали чуть ли не на полчаса, а он забыл свою акустику в автобусе… - сам не понимая зачем рассказывает Билл.
А Йост не слушает толком, просто смотрит на его бледное, почти незнакомое без краски, лицо, переводит взгляд на тонкие пальцы и улыбается. И Билл замолкает, и тоже улыбается в ответ.
- Тебе ехать скоро, да? – спрашивает он. И нереально, до невозможности хочет, чтобы Йост сказал, что нет.
- Да, - выдыхает Дэвид и как-то виновато смотрит на Билла.
Он не провожает его до машины и не говорит, что будет скучать. Только потом, наткнувшись на взгляд Алекса, достает мобильник и набирает номер.
- Привет, Дэйв, как ты? – говорит он. Слова тонут где-то между частыми гудками вечно занятой линии, а Билл улыбается, решив, что после Стокгольма обязательно съездит в Гамбург.
|