Он сидел за идеально чистым большим столом, на котором не было ни пылинки, в своем кабинете, сквозь плохо задернутые шторы проникал холодный свет утра. Утро - время, которое он раньше терпеть не мог, но сейчас переносил стойко, важные государственные дела поднимали его с первыми лучами рассвета, а порой и раньше. Он был молод, но на самом деле он был старше, чем ему можно было дать на первый взгляд, лишь едва заметная складка у сурово сжатых губ и уставший взгляд когда-то теплых карих глаз могли сказать, что это уже давно не мальчишка. Строгая идеально сидящая форма скрадывала его слишком худую фигуру и добавляла ей грозности, как и черные, рваные на концах волосы, лежащие по плечам. Форма не давала телу расслабляться и изнеживаться, призывала к строгости и порядку, а так же напоминала всем вокруг то, чем он был, внушая уважение и страх. Он был властью. Абсолютной, верховной, единственной. Весь груз правления вот уже несколько лет лежал на его хрупких плечах, вся ответственность, вся тяжесть. Хотя его весьма удачное правление и было порой жестким, но лишь вынуждено, не все это понимали и сопротивлялись ему, но сегодня этому будет положен конец.
Гулкие шаги, разносящие эхо по пустым и мрачным коридорам, предвещали появление в кабинете его главного врага, его противника, лидера сопротивления, но не одного, а в сопровождении охраны. Сегодня ночью его верным псам наконец-то удалось схватить эту хитрую лису, сопротивления было растеряно и обезглавлено, и теперь ни одно облачко не омрачит солнце его власти и небо его страны.
Растерянный, сонный, но собранный, с нахально вздернутым подбородком и колючим взглядом полным достоинства, противник гордо вошел в его обитель. Совсем не таким он его помнил, хотя он сам тоже сильно изменился с тех пор, когда взгляды развели их по разные стороны баррикад. Но этот человек в небесно-голубой грязной и рваной форме, несмотря на явную измученность и синяки на тонкой бледной коже, был сильным и достойным соперником.
- Я же сказал, что он нужен мне живым и невредимым, - он оторвал взгляд от своих ухоженных рук и уставился на вошедших.
- Но, он оказал сопротивление, ваше…
- Мои приказы не обсуждаются, а исполняются, мне плевать, что он оказывал. - Правитель резко встал, опираясь на стол. - Оставьте нас наедине.
- Это может быть не безопасно, - начальник охраны нервно посмотрел на пленника, но тут же осекся, наткнувшись на взгляд своего патриарха, - да, слушаюсь.
Охрана, чуть помешкав и еще раз окинув врага полным ненависти взглядом, тихо удалилась, чтобы при малейшем крике тут же ворваться и расправиться наконец-то с тем, кто для их было символом зла и головной болью последние два года.
Как только их сильные пальцы отпустили его руки, предварительно еще более ненавистно сжав, причиняя при этом легкую боль вместе с облегчением, он выпустил из груди воздух, который задержал при входе. Ему не хотелось отвлекаться ни на что, хотелось все свои силы вложить в свой взгляд, презрительный и стойкий, первый взгляд ему прямо в глаза за столько лет, а не на бездушные серые пятна с листовок, расклеенных по всей округе, не в глаза его почитателей, рабов и последователей, в которых разумеется была часть взгляда правителя, но они были лишь зеркалами, причем кривыми и пожалуй даже треснутыми. Глаза в глаза. Честно. Без страха. Лишь с давящей пустотой внутри и невысказанными вопросами: Кто ты? Кем ты стал? Зачем тебе ЭТО все? И откуда это в тебе?... Нет, в этих вопросах не было уже ни грусти, ни сожаления. Она ушла с первым ударом по щеке, с первой кровью друзей, с первым отчаянным вскриком. Да и все было уже так неважно, кроме еще теплящегося в груди желания что-то изменить... Глупого и обреченного желания.
Они так и стояли, уставившись в глаза друг другу, не отводя взгляд и не моргая, казалось, эта детская забава сейчас решит кто же выиграл в этой глупой войне.
- Я ничего тебе не скажу, я знаю, что по закону меня убьют, но ты ничего не услышишь, - слегка дрожащий, но уверенный низкий голос.
- Я здесь закон, и тебя не убьют, у меня на тебя другие планы, братишка, - легкая издевка и ирония в насмешливом хриплом голосе, - тем более я не могу тебя убить, считай это нашей семейной слабостью. Неужели ты думаешь, что я считаю, что все ваши покушения срывались из-за того, что эти идиоты меня хорошо охраняют?
- Я думаю лишь то, что ты много на себя берешь. - Он слегка сжал руки в кулаки и сузил глаза. - И не думай, что мы не можем убить друг друга, не обманывай себя сам. - В его голосе чувствовалась сталь. - Но я не за этим сюда пришел.
- А кто если не я может взвалить это все себе на плечи? Твои разрушители? – Спокойный голос, издевательские вопросительные нотки, он умел играть им так, что ему верили, его боялись. - Думаешь, ты сможешь, думаешь ТЫ сильнее? Сможешь убить меня? Брата? Близнеца? Свое отражение, единственного оставшегося близкого человека? Пробуй! – Черный револьвер скользнул в воздухе и упал на стол, царапая полированную поверхность.
- Близкого человека? Да что ты знаешь о близости?! - Том нахмурился и даже не взглянул на упавшее рядом с ним оружие. - Я бы смог убить тебя, хотя бы за то, что ты сделал с нами, за тех, кого убил ты сам, пусть даже и зубами своих верных псов. Но я еще раз тебе повторю, раз ты не расслышал: я не за этим пришел.
- Близость? Я многое знаю о близости, как и ты, – он, не отрывая взгляда кошки, играющей с добычей, от его горящих теплых глаз, подошел к нему вплотную и, почти касаясь уха сухими губами, произнес, - мои руки чисты, все кто погиб лишь разрушали то, что мы с трудом построили за эти годы, я построил… Они подрывали устои нашего общества и лишали жизни ни в чем неповинных людей. Я не такой монстр, как говорят твои приспешники и твои же агитки, – Билл сложил руки на груди, следя за реакцией брата, - Так за чем же ты пришел? Эти идиоты тебя бы не поймали сами, не лги.
- Ты не монстр, не сомневаюсь. - Он даже не вздрогнул от колкого шепота рядом с ухом и, практически не шевелясь, говорил дальше, устремляя свой взгляд в пустоту, придавая собственным словам равнодушия. - Ты просто обезумевший властитель, видящий вокруг лишь игру, считающий себя равным Богу, раз способен решать кому жить на этом свете и как именно ему жить. Но в большинстве своих идей и правил ты просто глуп и смешон. И твои руки в крови уже по самые плечи, вспомни хотя бы события полугодовой давности. Те люди ничего тебе не сделали, равно как и большинство, но твои верные змеи принесли тебе вести о готовящемся восстании и ты устроил там настоящий ад. Что ты хотел доказать этим? Что ты силен? Силен не ты, а твои воины. Что умен? Вот уж воистину отличное доказательство ума. Ты просто хотел напугать. И ты напугал, конечно же. Но не меня. - Эти слова, столько времени таившиеся и назревающие в душе, он наконец произнес, но они не принесли ни капли облегчения. - Я пришел за тем, чтобы лично посмотреть в твои безумные глаза и увидеть в них хоть каплю здравого смысла. Твоя манера властвовать, твои правила и устои, твоя собственная жизнь и жизнь нашего народа, все это меня не устраивает. Я хочу дать тебе понять, что можно жить иначе.
- Ты так наивен, - его холодный невеселый смех заполнил собой, казалось, все, - ты слишком наивен. Полгода назад? – Он усмехнулся и покачал головой. - Ты думаешь я доверяю хоть кому-то из этих? Нет, мой мальчик, я не такой идиот, как вы все думаете и не настолько доверчив, чтобы как ты верить тому, что тебе говорят все эти лизоблюды. Ведь они тебе сказали, что там все было чисто, да? Я сразу понял, что ты не в курсе - такой идеалист как ты этого бы не допустил, я тебя слишком хорошо знаю. – Билл растянул высохшие губы в улыбке так, что на них появилась кровь. - Мирная демонстрация…. – его взгляд стал холодным и колючим, - прогрессивная молодежь, одурманенная их идеями, несущая на себе смерть. Мы их спасли, но некоторые успели привести детонаторы в действие… Да, там был ад, но не я его устроил. Слышишь, не я! Да, я поставил многое под запрет, да, у нас нет прежних свобод, но мы к ним не готовы, к чему они привели? Ты помнишь, что было до того… Что было раньше? – Он отвернулся к окну. – Хотя, ты можешь мне не верить и револьвер все еще на столе.
- Если я и правда настолько наивен, как ты утверждаешь, то почему я действительно тебе не верю? Может потому что я очень хорошо помню тот день и твои флаги, гордо развевающиеся в телах невинных людей. Уж что-что, а их я отлично знаю, сколько я их сжег собственными руками. И просто потому, что я помню, что было до всей этой войны, я сейчас здесь. Эта война ни одного из нас не приведет к победе, неужели ты до сих пор не понял? Я не предлагаю тебе вот так пожать друг другу руки и подписать мирный договор. Я просто хочу открыть тебе глаза на то, что ты творишь, ослепленный своим могуществом. - Дрогнувшей рукой он потянулся к револьверу и резким движением зашвырнул его в самый дальний угол. Послышался звон разбитого стекла и резкий крик за дверью - охрана срабатывала моментально, но что-то остановило их перед самым входом, наверное чувствовали собаки, что с их правителем все в порядке. – Просто сам подумай о том, что было до этого. И вообще представь, во что ты ввязался и во что втянул окружающий мир. А ведь они тебе так верят... Они. Но не я.
- А я не верю им, я верю кроме себя только тебе. Неужели ты думаешь, что я буду унижать себя ложью перед тобой? – Он повысил голос, добавляя в него негодование и искреннее недоумение. - Неужели ты совсем меня забыл? И тебе так задурили мозги? Ты не можешь быть так глуп, не верю, все-таки мы близнецы. Флаги на трупах – это в вашем духе, я не трачу лишние силы и средства на эти жесты, - он неопределенно развел руками, теряя напускную жесткость, - это вы раскидываете красные листовки и умираете за идею. Я сухой и жесткий тиран, как ты сказал. У меня каждая жизнь на счету и каждый флаг тоже. А вы экономите только на плакатах и наше сходство тебе на руку. Интересно, какого твоим подчиненным видеть каждый день копию своего врага? А война… ты выкинул свой шанс на победу в окно, братишка.
Том почти обреченно опустил взгляд и стоял неподвижно, молча, словно окаменевшая статуя, он таким образом прятался от своих эмоций, от сомнений, что проникли в душу вместе с таким знакомым голосом Билла, пусть даже он очень изменился с тех пор, когда еще не больно было назвать его братом, интонации в его холодном твердом голосе были те же, что и давным-давно, именно вместе с этими интонациями внутрь пробирались чувства. Бесполезно. Билл будет гнуть свою линию до последнего, то ли он и правда окончательно безумен, то ли... то ли ему правда стоит поверить? Нет... Нет! Нельзя верить такому Биллу, равно как и его проникновенным и высоким словам, иглами впивающимся в сердце. Нельзя просто потому, что станешь очередной жертвой его красноречия, погибнешь под его даром убеждать, ведь в конце концов, он приведет тебя к этому, и умирая в толпе таких же поверивших, ты будешь умирать за него, за своего лидера и властелина. Ну уж нет. Не видать ему этого!
- Не называй меня братом. Ты уже давно не мой брат, Билл. - Только и смог произнести Том, закапывая внутри себя все свои эмоции, нельзя было давать им волю. Это было бы окончательным поражением.
Билл улыбнулся, чувствуя, что внутри Тома что-то дрогнуло, за годы одиночества и борьбы он научился разбираться в людях, хотя это ему дорого стоило, а уж в собственном брате он разбирался и подавно. Хотя пару раз он преподносил ему неприятные сюрпризы, но тогда он сам был виноват, не стоило недооценивать противника, особенно, такого как Том. Несмотря на разные взгляды, он был умен, хитер и знал его, что часто играло на руку мятежникам. Он подошел к нему вплотную, положив руки на плечи и откинув его свалявшиеся и растрепанные дреды – его неизменную прическу, ставшую символом инакомыслия и впоследствии запрещенную.
- Я твой брат и от этого тебе никуда не деться, я так же твой главный враг и с этим я уже смирился, но есть еще кое-что, о чем ты не можешь не помнить, - он взял в руку его красивое лицо, украшенное синяками и царапинами.
- Я все помню. Все до секунды, - он поднял взгляд и заглянув брату прямо в глаза, практически прошипел сквозь зубы, - поэтому я пришел, поэтому я здесь стою и пытаюсь говорить с тобой. - Во взгляде Тома все еще был вызов, отраженный сейчас в глубоких глазах напротив. Билл знал куда давить - его прикосновения как и его слова, слишком беспощадные и губительные стрелы в руках отличного лучника - прямо в цель, прямо в душу, разрывая собой все что складывалось годами, все, что накапливалось с болью, все, что казалось важным. Его тело пронзила дрожь. Дрожь от возмущения и от злости, от осознанного внезапно бессилия, от четких образов, всплывавших в памяти. - Но все это бесполезно. Весь этот разговор, равно как и вся эта война. - Он собрал в себе все свои силы и продолжал говорить. Уже не до конца осознавая зачем... и кому. Но сдаваться он не думал, слишком сильно он мечтал о перемирии и переменах. Все смешалось воедино в его душе и в глазах снова появилась решительность. - Только что дальше?... Что ты намерен делать дальше, а? Раз ты такой умный и честный, ответь!
Том сдавал, но при этом все еще высоко держал голову, твердо смотря в его глаза, так долго ему не сопротивлялся никто, хотя порой он действовал силой, но это был не тот случай. Да, тому самому деспоту хотелось бы раздавить его и он мог бы это сделать, но это было бы слишком просто и… он редко прибегал к крайним мерам, а уж тем более не хотел делать это с братом, потому что он как раз этого ожидает. И насчет Тома у него были другие планы, он не врал.
- Ответить тебе? Как врагу? Как брату? Или еще как? - Билл рассмеялся, откинув голову, и посуровев, сжал руку брата, снова мучая его своим взглядом. - А ты мне поверишь?
- Поверю, если в твоих словах не будет лжи. - Он сжал его руку в ответ и не сводил с него пылающего пристального взгляда. Если честно, идя к брату, он ожидал найти здесь либо проблески понимания, либо уж верную смерть. Но ни того и ни другого не получил и ему уже было даже интересно, что же его ждет. Ппринципам и законам Билла Том живым уж точно не сдастся, а Билл вряд ли потерпит его настойчивость и смелость так долго. - Я ее очень хорошо почувствую, можешь не сомневаться.
- И при этом ты веришь своим соратникам, которые пользуются твоей верой в ваше общее дело и непогрешимость сопротивления? Ты сам себе противоречишь. Или же ты хочешь в это верить, потому что иначе ты поймешь, что все бесполезно? – Он вплотную приблизился к брату, и последние слова просто выдохнул у его оцарапанной щеки.
- Когда ты сам наконец осознаешь всю бесполезность и ничтожность всего этого? - Том твердо держался на уходящей из под ног почве, подорванной словами и движениями Билла уже в который раз. - Не тебе судить моих соратников, они меня по крайней мере не предавали. - Легкая усмешка на губах, словно напоминание брату о тех, кто предал его самого, уже и не существующих на этом свете.
- Ты в этом уверен? Знаешь, сколько раз мне доносили твои же друзья ради мелкой выгоды о том, где тебя можно достать? Ты мог бы быть уже сто раз мертв, если бы я не заставлял замолчать твоих предателей. Твоих, не моих: я даже со своими изменниками был гуманнее, я судил твоих отступников по их законам, не по своим.- Он сжал его в руках, причиняя боль. - А знаешь почему? - Билл с надеждой посмотрел в холодные печальные глаза и резко впился в обветренные губы, покрытые кровавой коркой.
Том не успел спросить почему же, пытаясь не верить словам брата... Этот взгляд, это резкое движение, поцелуй больше похожий на укус, заставляющий губы замолчать, а сердце задохнуться в изумленном вскрике. Это не было ни проблеском мира, ни желанной достойной смертью - это было всем вместе. И это было дико... дико и странно, но пальцы сами впились в плотную ткань его куртки, а тело даже не дернулось назад, за что было проклято разумом, но благословлено опечаленной душой, которая увидела в этом поцелуе лишь положительные стороны и надежду на спасение. Том собрал все оставшиеся в живых мысли и силы и все-таки отступил на пол шага назад, удивленно смотря на брата.
- Почему же? Почему я к тебе пришел? И почему ты до сих пор не убьешь меня, черт тебя возьми?!
- Я уже говорил, что не могу это сделать, как и ты не можешь, - он с силой неожиданно толкнул брата к столу, так что тот ударился об него и недоуменно развернулся, - и я уже говорил, что у меня на тебя другие планы.
Билл подошел к брату и, еще раз проведя по его губам языком, резко повалил его на стол, прижимая к холодной поверхности.
- А может быть ты спросишь меня, готов ли я к твоим планам, раз ты такой положительный герой? - Том вцепился руками в его руки, не отрывая взгляда от его лица. - Я никогда не буду твоей послушной игрушкой, твоим верным псом, ты меня не заставишь! - В нем не было сейчас ни капли страха. Лишь только желание как следует врезать по этому наглому красивому лицу, но руки словно не слушались.
- Нет, не спрошу, герой у нас ты, а я ваш тиран и страх и я просто подавлю лидера сопротивления, ведь этого ты ожидал? - Он резко вырвал руки и начал торопливо расстегивать его ремень, придавливая его худое тело своим. Выдернув ремень он дернул брюки, не заботясь о том, что не расстегнул молнию - он четко шел к своей цели, разрушая препятствия, равно так как ему и предписывали. Его рука скользнула вверх, лаская и царапая поверженного противника, который, казалось, на секунду растерялся.
Том дернулся и напрягся под его напором, скользя по столу, молча от недоумения и безысходности. Он все равно возьмет то, что хочет, сопротивляться ему здесь, в его собственном логове было бессмысленно, но зачем ему это?
- Ты думаешь, что таким образом сломаешь меня? - Он глухо рассмеялся, придавленный его телом, и резко схватил его за затылок, с силой сжимая волосы.
Билл грубо ворвался в его полуоткрытый от удивления рот, но тут же оторвался от его губ, почти нежно проведя языком по шее.
- А тебя нужно ломать? – Его рука прошлась по внутренней стороне его бедер и он, медленно подбираясь к тому, чего хотел, проник в него его двумя пальцами, - Разве ты сам не хочешь этого?
Это было через край. Такие забытые и невероятные ощущения, от них невозможно было спрятаться, и совершенно не хотелось... Том сжал зубы и попытался еще что-то сказать, но слова путались в ощущениях словно беспомощные рыбы в крепких сетях и застревали в горле, так и не обретя форму.
- Не хочу... - Все же процедил сквозь зубы Том, но сам отдавал себе отчет во вранье. Этих ласк невозможно было не хотеть, даже обличенных в такую грубость. С каждым прикосновением Билла он все больше погружался в пучину воспоминаний, оставляя всю эту войну и все эти годы в стороне. И даже разум, глядя на эту картину, тихо замолчал, словно отрекшись от владельца, терявшего самого себя в руках врага.
Билл довольно улыбнулся: Том так и не сдался, но понимал, что выхода у него нет, поэтому его напряженное тело не сопротивлялось, но все же он не был побежден. Это придавало ситуации лишь особую пикантность и возбуждало его еще сильнее, ему хотелось прикасаться к его губам, телу, снова чувствовать его, но он лишь аккуратно расстегнув свои брюки, сделал резкое движения вперед, проникая в его и без того измученное тело.
Том вцепился руками в его спину, с силой зажмурившись, словно еще с надеждой уйти от всего этого, но отступать было некуда. Билл вошел резко и властно, принося острую невыносимую боль, но Том почти не издал ни звука, словно под пытками, понимая, что его стон или вскрик только порадует брата. Хотя его сейчас радовало абсолютно все - самодовольная улыбка не сползала с его лица... такого совершенного и такого родного лица....
- Ненавижу тебя, Билл. - Снова пристальный взгляд в глаза, усталый и помутневший взгляд.
Билл чуть не вздрогнул от этого признания, он ожидал, что Том не будет благодарен ему за такое унижение, но смелое и резкое, а главное первое признание в ненависти от брата его задело. Мутный полный боли и еще чего-то знакомого взгляд задевал его не меньше. Он не думал, что его все еще может что-то задеть, особенно то, чего он сам добивался.
Билл с силой подавил все сомнения, резче и быстрее двигаясь, словно утверждая свою власть, втаптывая соперника и перебарывая себя. Но в тоже время он сжимал его плечи, кусал его губы и получал удовольствие, почти насилуя это нежное, израненное тело, удовольствие, которое за эти годы не дала ему не одна даже самая искусная красотка.
Том давно научился переступать через боль, но сейчас ему это даже мешало. Резкость и жестокость брата были невыносимыми, в первую очередь потому, что тело отзывалось на его движения, расслаблялось и двигалось навстречу, пальцы непроизвольно сжимались в кулаки, ногти впивались в ладони, а ноющие от его поцелуев и укусов губы горели, так и норовя испустить стон. Он заглянул в горящие довольные глаза брата и осознал, что для него самого это уже больше, чем жестокость, больше, чем проявление власти, удивительно, но брат был так же уязвим перед этой их близостью, которой казалось даже никогда и не было. В этот момент он даже слегка улыбнулся, но натыкаясь на властный холод, проскользнувший в глазах напротив, улыбка исчезла с лица моментально. И снова осталась только боль, такая незначительная и глухая, причем живущая глубоко в душе, а вовсе не пронзающая тело от резких толчков Билла.
Молчание Тома было хуже его признаний и раздражало, ему хотелось вырвать из него стон удовольствия, только так он мог понять, что победил, когда молчащий как под пыткой брат раскроет губы и простонет в его окровавленный рот, потянется к его губам. Его слабая улыбка казалась одновременно издевательской и родной и теплой, Билл уже с трудом сдерживал себя, из последних сил продолжая быстрые движения и ощущая, что тело снизу отвечает ему, откликается на наслаждение и боль. Лишь один стон мог прекратить этот поединок или пытку, и он не знал уже, чьим он будет.
Ощущать бессилие было ужасно. Том был бессилен против собственного тела, против его реакции, против горячих волн, бродящих по нему, против собственного врага, против родного брата, против того, что еще осталось к нему в душе, кроме ненависти и злобы, бессилен перед самим собой, отдавая себе отчет в том, что сдался, что проиграл, так нелепо и практически не сражаясь... Том мог убивать людей Билла, сражаться с ними без пощады и сомнений, но перед самим Биллом он был все-таки бессилен. Даже за все, что между ними происходило, он не мог поднять на него руку, а его слова к сожалению не имели значения - они были пустым звуком для ушей брата.
Надо было искать еще какие-то способы, но сейчас было не до них. Беспощадные и обжигающие волны удовольствия прорывали уверенную защиту и напущенную холодность, они заполняли собой все тело, вплоть до рассудка, убивая, заставляя наслаждаться даже поражением.
Вопреки самому себе, под властью и дерзостью Билла, Том все-таки застонал. Тихонько, закусывая губы, словно раненая птица, упавшая на землю и потерявшая надежды увидеть еще когда-нибудь небеса.
- Ненавижу тебя! Ненавижууу... - Том открыл глаза и посмотрел на брата совершенно диким и безумным взглядом, а затем потянулся к его рту, но словно опомнившись, резко опустил голову и стукнувшись ей об стол, снова издал стон.
Слабый, обессиленный стон, вырвавшийся из его горла, казался залпом орудий, возвещающим о победе. Этот стон он вырвал из него, терзая стройное закаленное тело так, как не мог мучить его никто, Билл зарычал, наслаждаясь своей победой. Теперь Том сломлен, подчинен, принадлежит только ему, все его идеи, все их разногласия и всю вражду разбил этот едва слышный стон наслаждения, удовольствия, которое дал ему он. Лидер сопротивления стонет под своим врагом, получая удовольствие от его резкости, грубости и власти.
Жадные губы, шепчущие слова не любви и нежности, как в былые времена, казалось в прошлой спокойной жизни, шептали слова ненависти – символ этой эпохи, точнее ее конца, потому что последняя битва окончилась. Еще один сладкий стон из манящих близких губ, неожиданный, такой обреченный, но пленительный и словно зовущий.
Билл с нежностью прикоснулся к его губам, проник языком в рот, лаская его язык и заставляя замолчать, не произносить больше ни слова. Ответом на эту неожиданную нежность была теплая жидкость, оросившая его идеально чистый темный мундир и его собственный взрыв, почти одновременный. Словно два выстрела, сражающие врагов насмерть. И непримиримые враги умерли.
Том практически умер на месте, когда влажные горячие губы брата накрыли его рот, словно поглощая его глупые слова, но в этом поцелуе не было ничего кроме пленительной нежности... и даже какой-то благодарности за то, что Том сдался. За то, что, не сдерживая себя, выгибаясь и зажмуриваясь, с криком, застывшим в горле, он выплеснул ему на живот все свои чувства, всю свою ненависть и непонимание, обмякая и растекаясь по столу в уверенных и сильных руках. А брат все целовал его, так как не делал этого уже столько времени и возможно даже так, как не поцелует уже никогда. В последний раз открывая глаза, пытаясь различить в этом мире еще хоть что-то важнее, чем этот самый поцелуй, Том ощутил горячий резкий взрыв внутри себя и окончательно провалился в небытие.
Билл еще раз коснулся губ брата, не желая снова расставаться с их вкусом, и проведя рукой по его дредам, нехотя отстранился, словно в последний раз любуясь и прикасаясь к нему. Он застегнул брюки и стал методично стирать с мундира следы их поединка, старясь не смотреть в сторону все еще лежащего на столе Тома. Он не шелохнулся, его глаза были закрыты, и его немного трясло, то ли от усталости, то ли от сдавленных рыданий, а может от холода, проникавшего из разбитого окна.
- Тебе бы не помешало помыться, - Билл отвернулся, окидывая себя взглядом в огромном зеркале в тяжелой кованой раме, - да и переодеться тоже.
Том нехотя открывая глаза, медленно приподнялся на руках и сел на край стола. Ему не хотелось абсолютно ничего: ни мыться, не переодеваться, зачем все это было нужно ему теперь, проигравшему, униженному и ослабленному. Он, не поднимая взора на брата, который уже повернулся к нему спиной, устало ответил:
- Как скажешь. - Его голос прозвучал еще ниже чем обычно, хриплый и поникший, он темным и густым облаком коснулся ушей Билла, заставляя его обернуться.
На мгновение Том осознал, что выглядит по меньшей мере жалко, вот так сидя на столе: истерзанный, покорный и равнодушный, но сил бороться не было, да и бороться уже было не за что.
Билл видел безразличие в его взгляде, и его это почему-то злило, но в тоже время он был доволен результатом: могло быть и хуже. Все действительно могло обернуться хуже, окажи Том сопротивление или если бы они привлекли внимание охраны, которая даже не подозревала, как допрашивается ценный пленник.
- Ты выглядишь усталым, тем более в таком виде тебе не стоит показываться на людях, - он откинул волосы назад, подходя к столу со стороны спины брата.
- Хочешь сказать, что на собственной казни я должен буду сиять и улыбаться? - Том горько усмехнулся. - Послушай, Билл, а ты со всеми своими врагами так поступаешь? Всех их трахаешь как хочешь до потери сознания, пока они не упадут обессиленными тебе в ноги и не поклянутся в верности тебе?
- Я устал тебе повторять, что не собираюсь тебя убивать, - Билл положил руки ему на плечи, - раз ты такой недоверчивый я так же не буду тебя убеждать, что ты был на этом столе первый и последний. Все покупаются на славу, деньги… обещание власти или свободы… но тебя этим не купишь, тебя ничем нельзя купить, уж я-то это знаю.
- Я просто не понимаю, чего ты от меня хочешь теперь. Вряд ли ты отпустишь меня, равно как не оставишь рядом. Да я и сам не останусь, ты же сам сказал, меня не купишь ничем. Мне не нужна твоя жалость, Билл. Мне нужна твоя честность. - Он заглянул в глаза брату взглядом полным неожиданного даже для себя тепла. - И мне нужен ответ на вопрос: как мы будем жить дальше на этом свете, если ничего не изменится. Я проиграл тебе, Билл. Поэтому моя смерть кажется мне еще больше логичной. Ты же меня знаешь, если я останусь жить, я обязательно попытаюсь взять реванш.
- Давай, что с тобой делать, решать буду я. - Биллу совсем не хотелось его сейчас в чем-то разубеждать, он видел, что это было бесполезно, в то же время снова что-то доказывать ему или посвящать в свои планы он тоже не хотел. Слишком растерян и отрешен сейчас Том. – Застегнись, приведи себя в порядок и пойдем, охрана уже начинает нервничать.
Том провел пальцами по белоснежной простыни, проследив за тенью от своей руки, в неярком мягком свете луны за окном она выглядела серой и размытой, так же как чувствовал себя он сам. Горячая вода, мыло и чистая одежда принесли облегчение лишь телу, но не душе.
Когда Билл вел его по коридору, а охрана даже меняла ненависть во взгляде на него на равнодушие, под невысказанным приказом своего правителя, Том лишний раз отметил, что брату невозможно было сопротивляться. С такой легкостью он управлял умами других чужих ему людей, что уж говорить о собственном брате, все больные места которого он знал как свои. Каким же надо было быть самоуверенным и наивным, решив, что победа может быть так близка, стоит только придти, взглянуть противнику в глаза и сразу что-то изменится. Том прекрасно знал свои силы и не преувеличивал их, он просто напросто недооценил Билла. И что в итоге получил? Самого себя поверженного, распростертого на холодном столе, заключенного в собственные чувства как в кандалы.
Пальцы сжали простынь. Теперь уж будь, что будет дальше. Лишь бы воцарилась правда и справедливость, но где она и как ее отличить сейчас от лжи? То, что говорил ему брат, было не менее правдиво чем то, во что он верил раньше. Если все так и обстояло на самом деле, то... то он оказывается побежден не только братом-властителем, а еще и теми, кому он так верил. Да и где теперь те, кому можно верить и можно ли верить теперь даже себе самому, Том уже не знал.
Он ничего толком не знал кроме одного: вкус брата на губах было не смыть, эту теплую нежность, возникающую при одном взгляде на него, было не выкинуть из себя.. Если только вместе с собой. Поэтому ему так хотелось умереть... Поэтому он так просил брата о смерти.
И какая тут может быть справедливость, кроме той, что преподнесут тебе эти губы. То, что Билл скажет отныне и есть справедливость, разве нет?
Это было похоже на пытку - Тома буквально разрывало изнутри, он путался в мыслях, в воспоминаниях и чувствах. До боли сжав собственную руку в районе запястья, он уткнулся головой в мягкую подушку, мечтая если не о смерти, то о глубоком сне.
Билл стремительно, но, не теряя чувства собственно достоинства и уверенности движений, шел по коридору, впервые за долгое время он куда-то спешил. Он оставил брата одного, наедине со своими мыслями, унижением и поражением, оставил скрепя сердце и вынужденно. Он не сомневался, что Том искренне желал смерти, поэтому чуткая охрана за стеной и дверями должна была его оповестить при малейшем шорохе, но его к счастью не было. Билл приказал ему жить, он властно объявил ему, что не даст ему смерти и Том смирился, или просто не оставлял надежду на реванш, не стоило его недооценивать, хоть он уже не считал его своим соперником, у брата могло быть совершенно иное мнение на этот счет.
Он тихо вошел в темную спальню, освещенную бледным светом ущербной луны и тут же словно переступив порог, потерял всю свою грацию дикой кошки, медленно подошел к своей кровати и устало опустился на нее. Его всегда выпрямленные плечи поникли – он бесконечно устал за этот день, полный споров, убеждений, недоверчивых взглядов, запаха предательства и решительных действий. Он повернулся к Тому и лишь по блестящим в свете луны глазам, пристально следящим за ним, он понял, что тот так и не уснул, Билл устало уронил голову и с ненавистью расстегнул верхние пуговицы душащего его мундира.
Том лежал с открытыми глазами и не двигался, он не обернулся к двери, услышав шаги в коридоре, потому что знал, кому они принадлежали. Отлично знал, сердце забилось чуть быстрее и тревожнее, когда Билл подошел к кровати, а затем, не произнося лишнего звука, аккуратно сел рядом. За часы его отсутствия Том уже успел передумать все, что угодно, причем он и не надеялся, что брат все-таки придет к нему, и при всей своей запутанности и потерянности, Том все-таки очень хотел, чтобы он пришел. Пристально смотря в глубокие темные глаза, он молчал, потому что не находил нужных слов.
Он просто подвинулся к нему поближе и, разглядев его уставшее лицо в тусклом свете, все-таки заговорил с ним.
- Тебе ведь тоже нелегко с этим жить, Билл? - Том практически шептал, обращаясь не к той части брата, которую все знали и боялись, а к той, что была известна лишь ему одному.
Билл поднял на него уставший и потерянный взгляд, раньше по вечерам он оставался наедине со своим одиночеством и властью, с властью одиночества. Этот шепот, а так же то, что кто-то видел его слабость, было непривычно, точнее он отвык от этого, за годы одиночества и предательств, а Том пусть и был его врагом и противником, не был предателем и, несмотря на все, они были слишком многим друг для друга, даже больше чем братьями.
- К черту политику, к черту ложь, к черту насилие, - он в сердцах дернул форму так, что пуговицы со звоном разлетелись по полу, вызвав беспокойство за дверью, - к черту всех!
Том заворожено смотрел на резкие движения брата, впитывая каждое его слово, сколько в них было отчаяния, сколько усталости, казалось, что мир перевернулся с ног на голову, но Том откуда-то знал, что Билл часто так себя вел наедине с самим собой, а сейчас он позволял себе это при нем... Он осторожно коснулся пальцами его руки и взял ее в ладонь.
- Я еще днем сказал тебе, что не останусь с тобой, Билл, но сейчас я понимаю, что не смогу уйти. К черту всех, ты прав, но тебя я туда не могу отправить.
- Тебе есть, за что меня ненавидеть, у тебя есть причины уйти, - он повернулся к брату, серьезно глядя на него бесконечно уставшими глазами, - если ты останешься, твои друзья тебя возненавидят, как ненавидят меня. Только с разницей в том, что я привык к ненависти.
- Если я уйду, то возненавижу самого себя, за то, что выбрал самый легкий путь. - Том сжал его руку сильнее. - Ненависть - очень странное чувство, порой она слишком близка к любви или страху. Если бы мои друзья были нужны мне так же, как ты, я бы убедил их не ненавидеть тебя. Но я даже не буду тратить на это время.
- Ты ведь тоже меня ненавидишь? Меня ненавидят даже те, кто рядом, те, кто дышит мне в спину, и подставляют друг друга ради моей благосклонности. Ты прав их ненависть и есть страх, сначала это тебя закаляет, потом ты к этому привыкаешь и принимаешь как должное. - Билл упал на кровать и закрыл глаза одной рукой, пытаясь вырвать вторую из крепких рук брата.
- Ненависть ослепляет и я слишком долго прятался от ее истинной причины. - Он не давал его руке выскользнуть из своих пальцев, только сильнее прижимая ее к себе. - Но я слишком устал от этой ненависти, Билл, от всей этой войны... Поверь, у меня еще есть силы воевать, но желания больше нет. - Том обнял брата и его голос слегка дрогнул. - И я больше так не могу. Я сказал тебе о своей ненависти, потому что был ты слишком жесток и холоден. И я не буду скрывать того, что именно таким я тебя ненавижу.
- Тогда ты ненавидишь меня, - он обреченно смотрел в потолок, безвольно свесив руку с кровати, - ведь я холоден, жесток и не терплю сопротивления мне, иначе я не смог бы навести тут порядок, мы бы медленно сгнили в интригах политиков и разделе власти.
- Ты не всегда такой. - Том склонился над лицом брата, пристально смотря ему в глаза. Затем аккуратно коснулся пальцами его щеки. - И я прекрасно знаю каким ты можешь быть.
- Каким? – Билл протянул руки и обвил нежную шею брата, казалось еще чуть-чуть и он сдавит, но он провел большим пальцем по мягкой чистой коже. - Каким, Том? Ну же, отвечай.
- Живым, настоящим... - Том ласково смотрел в потеплевшие глаза. - Честным, искренним... - Он склонялся над братом все ниже, тот притягивал его к себе. - Моим... братом... любимым... Не только диктатором, наделенным абсолютной властью над всем, а еще и понимающим, чутким человеком, слышащим других, а не только себя...
- Я всегда был твоим братом, - его руки, властно притягивающие Тома, расслабились, - иногда даже больше чем братом. Я слышу всех, но мне некого слушать, а ты сам никогда не обращался лично ко мне до сегодняшнего дня.
- Все потому, что я, ослепленный ненавистью и гневом, не видел в тебе своего брата. Но ты был им всегда и всегда будешь. - Том аккуратно коснулся его губ своими, с нежностью и трепетом, наслаждаясь родной и теплой мягкостью его рта.
Билл потянулся к его губам в ответ, не предпринимая ничего сам, лишь принимал его действия и снова сжимал его шею, не отпуская от себя. Казалось, не было этих трех лет ненависти, противостояния, не было утреннего «допроса» и отчужденного холода после. Его полностью обнаженное тело в свете луны казалось еще тоньше и худее, словно в юности, а мягкие прикосновения погружали в воспоминания и возбуждали, казалось, они снова были беззаботными юнцами, открывающими для себя друг друга.
Том не отрываясь от его губ, запустил руку под его расстегнутый мундир, обнажая его плечи и руки, с годами они не утратили своей утонченности, но приобрели мужественный вид и крепкую силу. Он провел руками по его коже, от рук по груди, по обнаженному рельефному животу, расстегивая массивный ремень его брюк. На секунду он прекратил поцелуй и отстранился от брата, пристально смотря на него, словно любуясь, ласковым соскучившимся взглядом.
Лицо Тома, наполовину скрытое от него в тени, впервые улыбалось, а глаза не хранили и следа былой горечи и грусти.
- Любуешься поверженным врагом, которого уложил на обе лопатки? – Билл выдернул ремень брата и откинул на кровать, проводя медленно другой рукой по тонкой исцарапанной спине, ощущая ее плавный изгиб и удивительно мягкую и гладкую для мужчины кожу.
- А как тут не любоваться таким достойным и совершенным врагом, абсолютно непобедимым, к тому же столь красивым и на самом деле уже давно любимым? - Том улыбнулся еще шире и выгнул спину от нежных и возбуждающих прикосновений. - И повержен на этот раз я. - Немного горькая и грустная улыбка на искусанных губах.
- Они не зря тебя прозвали ангелом, как ты можешь всем все прощать? – Их руки сплелись, как и раньше и, разводя их, он подумал, что они похожи на крылья. - А меня демоном и кровопийцей, - он рассмеялся, приподнимаясь и прижимаясь к брату, – наверное, им виднее.
- Тебя как только не называли: вороном, драконом, и даже Люцифером, но даже проклиная тебя в порыве ярости я все равно называл тебя по имени, равно как и сдерживая тоскливые слезы, глядя на твое суровое лицо на плакатах. - Том сполз вниз, скользя ладонями по телу Билла и стащил с него брюки вместе с нижним бельем, обнажив его тело полностью, а затем вернулся обратно к его лицу и провел языком по идеально выбритому подбородку, коснулся губами уха и прошептал, - и только тебе, Билл, я могу прощать все, а в целом не такой уж я и ангел.
- Твои соратники никогда не простят тебя, если узнают это, - Билл поймал губы брата и скользнул по ним языком, - вместо того, чтобы меня убеждать или угрожать мне, – он провел языком по его шее дойдя до уха и чуть прикусил мочку, - ты меня прощаешь и делишь со мной постель в месте, которое хочет уничтожить каждый твой подчиненный.
Он говорил с придыханием, чувствуя возбуждение, бродящее по расслабленным телам и напряжение, которого они оба уже достигли.
- Я имею на это полное право. - Рука Тома прошлась по груди и животу и прикоснулась к напряженной плоти Билла, обхватывая ее и ласково скользя по ней. - Никто не посмеет осудить меня за то, что я делаю, и я не собираюсь ни перед кем отчитываться, я давно уже сам себе хозяин. И вообще прекрати говорить о них. Есть только ты и я. Я и ты и никого больше. По крайней мере сейчас. - Его пальцы уверенно и нежно ласкали брата, заставляя его еще больше загораться желанием. - Все мои соратники мне помогали все это время, но тебе я все-таки верю больше, чем им. К тому же я здесь без них и их это уже не касается.
- Это никого не касается, есть только мы, сегодня мы выиграли, а победителей не судят, - Билл сходил с ума от его уверенных движений, и его собственная рука нежно обхватила уже тоже напряженного брата и начала ласкать его в ответ, так нежно и трепетно, как он мог. Он придвинулся к Тому плотнее, стараясь прижаться к нему всем телом, чтобы, наконец, полностью ощутить его снова.
Том прильнул к его губам нежным и требовательным поцелуем, давая понять, что слова больше не нужны, выгибаясь навстречу его руке, и уже не сдерживая легких стонов удовольствия.
Поцелуй казался бесконечным, словно новый поединок, но на этот раз проигравших точно не будет, их руки двигались в одинаковом ритме, а тела жались друг к другу пытаясь восполнить годы, проведенные порознь, друг без друга, не имея возможности даже коснуться рукой руки.
Они становились единым существом, как и должно было быть, как бы они не пытались убежать от своего единства, их все равно притягивало обратно, словно еще в чреве матери они переплелись тысячами невидимых нитей, порвать которые не могла даже та глубокая вражда, что существовала все это время, но испуганно отступала, глядя на переплетение их абсолютно одинаковых тел, на единый ритм движений, дыхания, сердцебиения... Вместе они были единым существом, куда более опасным, чем каждый по отдельности.
Ангел и демон сплелись вместе, вчерашний диктатор и освободитель стали едины и равны, и никто и ничто уже не смогло бы их разлучить. Вся вражда казалась детской ссорой, все разногласия пустяками, они оба теперь могли пожертвовать всем, от власти до убеждений и чести, лишь бы не отрывать себя от брата, не терять его больше. Их стоны уже не сдерживаемые ничем и такие похожие рвали тишину мрачного здания, проникая в каждый уголок, словно возвещая о переменах, которые тут скоро произойдут. Удовольствие о капле переполняло их тела, готовое вот-вот одновременно выплеснуться наружу, даже в этом они были наделены единством.
Том утопал в родных карих глазах и хватался за гибкое тело брата, словно за спасательный круг, при этом затаскивая его с собой в пучину наслаждения. Чувствуя приближающиеся волны оргазма, он лишь сильнее сжал брата в руке, понимая, что он чувствует сейчас тоже самое. И впиваясь в его плечо зубами, он умирал от нахлынувших ощущений, чувствуя ногти, впившиеся в спину и горячую влагу в своей ладони.
Одновременный крик, вырвавшийся у них, разнесся по всем коридорам, но ничто не нарушило их единения. Они обессилено обнялись и упали на мягкие подушки, не разнимая губ и дрожа. Глубокие и долгие поцелуи и горячий шепот молодых влюбленных возвращали их снова в юность, они снова были двумя влюбленными юнцами, не знавшими забот, их не волновало, что в любой момент может прибежать обеспокоенная охрана. Они наконец-то принадлежали друг другу, не подчиняясь и не властвуя.
Том обнимал брата и чувствовал себя впервые за эти годы абсолютно спокойно и умиротворенно. Он шел к нему за перемирием или за смертью, и он получил и то и другое, ведь война между ними действительно закончилась, и в эту ночь умерла та его часть, со злобой шипящая родное имя, заставляющая не спать ночами, выгрызающая сердце изнутри. Она умерла вместе с недоверием, сомнениями и глухой тоской, а на смену ей пришло невероятно сладкое ощущение обретения давно потерянной, но не забытой и все еще дорогой сердцу вещи. Этой вещью было единство с братом, гармония с ним, каким бы ни был Билл, Том был счастлив находиться рядом с ним, знать, что не безразличен ему, понимая, что пришел не зря... и не зря потратил столько времени и сил.
Том ощущал, что и в самом Билле многое поменялось, за годы одиночества он совсем одичал и ожесточился, но лишь близнецу было суждено пробиться сквозь все его барьеры и вызвать в нем человеческие эмоции. Сейчас он даже немного жалел брата, мысленно просил у него прощения за все их схватки, за то, что разделяло их, и он знал, что Билл чувствует все сейчас без слов, потому что Том лежал рядом и молча смотрел ему в глаза. Глаза способные убить и подчинять. Глаза способные гореть и сжигать. Стальные холодные глаза... Но лишь Тому доставался настоящий и истинный взгляд брата - теплый, родной и глубокий. В котором отражался он сам.
Билл лежал, обнимая обессиленное, как и его тело, их руки переплелись, как и души. Наконец-то вместе, непривычно счастливые и умиротворенные. А еще совсем недавно, как будто в кошмарном сне их встреча казалась нереальной, не то чтобы такой ее исход. Но брат сам пришел, преследуя свои цели, а он толкнул его на это, ужесточая подавление сопротивления и готовя новые законы. Том не мог знать, что ему самому бесконечно надоела эта вражда, что он сам осознавал необходимость примирения и не только политическую.
Но он не смог бы подкупить и заставить подчиниться ему всех, пока не сломает лидера, а сломать такого лидера было невозможно, а главное не хотелось, точнее он просто не мог. Биллу никогда и ни при каких обстоятельствах не хватило бы жестокости и бессердечия, чтобы делать это стандартными способами, а так же ему хватило ума все обставить так, чтобы не подчинится ему самому. Он сломал Тома, доставил ему боль, подчинил, но не до конца, точнее не смог, не захотел. Вместо того чтобы одним ударом решить все проблемы и получить себе ручного Тома на коротком поводке, который склонит голову перед его умом и силой, он получил гораздо большее и ценное.
Он вернул брата, единомышленника, друга, в конце концов, даже любимого человека и любовника, человека, который, наконец, разрушил власть его одиночества и одиночество его власти – этим всем был Том. Такой же умный и хитрый, как он сам, но благороднее и светлее, нежный, но сильный и мужественный, а главное любимый с самой юности, знакомый с детства, родной еще до рождения.
- Билл... – Тихий, заговорщический, как в детстве, шепот в тишине ночи. - Я даже не мечтал, что все так обернется... Но мне все равно страшно. Наступит утро и все будет по-прежнему, а то и вовсе все обернется просто сном. Мои сторонники без меня мало на что способны, но я уверен, они будут меня искать и сделают глупость. Как бы ни было мне сейчас хорошо, я все равно должен думать о тех, за кого отвечаю…
- Если ты о тех, кто должен был сделать из твоей геройской смерти легенду, то они уже согласились на наши условия, - Билл зевнул, прижимаясь к нему и укутываясь в одеяло, - нам нужно было только твое согласие. Мы принимаем часть ваших требований, некоторые согласовываем дополнительно, и ты объявляешь о конце этой глупой войны, а я, играя на публику, говорю, как тяжело нам дался компромисс, и что меня на многое вынудили. Такой выход устроит всех, а ты для всех станешь героем.
Том слегка ошарашено улыбнулся и прижимаясь к брату в ответ, произнес:
- Какие ужасы ты мне перед сном рассказываешь, впрочем это в твоем духе, - а затем взял его за подбородок и добавил, переходя с шепота и шуток на серьезный уверенный тон, - меня поражает твоя предусмотрительность и беспрекословность, но я тобой восхищен. А геройства мне и не надо особо и никогда не было нужно. Я просто хочу разделить твое бремя, помочь тебе править этим миром, быть с тобой рука об руку.
- Странно, что я не заметил этого пункта в вашем манифесте, он определенно самый разумный, а главное скромный с твоей стороны. - Билл был совершенно не настроен на серьезный разговор, а особенно о делах. - Мама бы тобой гордилась, она всегда говорила, что ты серьезней и упорней, но из-за скромности или еще из-за чего-то уступаешь все мне.
- Этот пункт я придумал совсем недавно, и я рад, что он тебе понравился. - Том коснулся губами прикрытых глаз брата, который улыбнулся и лениво уткнулся к нему в шею, что-то полусонно шепча. Как будто наконец-то впервые расслабляясь за все эти годы и доверяясь кому-то, позволяя защищать себя сильными и нежными объятиями, снова поцеловал брата, и они оба провалились в сон. Дела подождут и до утра. Времени для обсуждения особенностей будущего правления и новых реформ у них теперь будет предостаточно. И самое главное, что оно будет совместным и справедливым.
|