На бабину скручены нервы,
Можно вновь и вновь прокрутить.
Из сердца приготовлены консервы –
Каждый может открыть.
(с) Урфин Джюс
Дэвид Джост был назван в честь деда, американца немецкого происхождения, перебравшегося в Американские штаты в 2017м. От него же Дэвиду достались пронзительные серые глаза, жесткие, темные, чуть вьющиеся волосы и хороший немецкий, который поддерживался в его семье в память о корнях.
Дэвид Йост осел в пригороде ЛА, почти тут же женился на молоденькой красавице модели и продолжил начатое в Германии дело – продюсирование молодых музыкантов. А называться стал на американский манер – Джост. Когда в возрасте 67 лет он отошел от дел, купил небольшую усадьбу с парой гектаров земли, отстроил себе дом и отдыхал от суеты города, с удовольствием занимаясь садом и маленьким виноградником. С двумя садовниками на подхвате, естественно. Но старые связи не отпускали, друзья приезжали один за другим, и в доме постоянно царил жизнерадостный гогот гостей.
Отец Дэвида-младшего, Патрик, не пошел по его стопам, а избрал адвокатскую карьеру, в которой весьма преуспел. Женился он тоже поздно, в 43 года, и Дэвид был единственным ребенком, что в принципе было не характерно для американской семьи.
Дэвид-младший был священником католической церкви, имея небольшой приход во вверенном ему храме. Как и его дед, он жил на окраине ЛА и периодически сбегал от городского шума в родовое гнездо, за годы немного обветшавшее, но выглядевшее еще вполне респектабельно. Разве что виноградник и сад одичали и заросли травой. Но Дэвиду было все равно, ему нравилась тишина этого места, умиротворяющее спокойствие которого словно на шаг приближало его к Богу. Он жил один, к 35-летнему рубежу так и не обзаведшись семьей. Когда 5 лет назад в авиакаре родителей отказал двигатель, и он рухнул в океан, Дэвид, и до этого-то не слишком подпускавший к себе знакомых и малознакомых, совсем замкнулся. Он не нуждался в конкретном человеке, чтобы идти с ним по жизни рука об руку или проводить дружеские вечера за бутылочкой пива. Его самодостаточность была практически полной, вполне удовлетворяясь верой в Господа, падре Дэвид не искал общения. Хотя вовсе не был мизантропом, обладая мягким и дружелюбным нравом. Падре любил людей как таковых, как созданий божьих, но просто не имел необходимости вверять кому-то из них свою душу. До недавних пор у него и привязанностей-то не было, даже не обзаводился домашней зверушкой. Широкоплечий, поджарый, загорелый, с белозубой улыбкой, он любил простой непритязательный быт и заботился не о своей внешности, а лишь о поддержании тела в форме и возможном здравии. А тем временем, женщины и мужчины из прихода заглядывались на него, многие были совсем не прочь свести более близкое знакомство с красивым голубоглазым священником. Но он лишь одаривал всех теплым взглядом и, благословляя, проходил дальше.
Церковь, как институт, отнюдь не бедствовала, позволяя ее служителям вести вполне обеспеченную жизнь. Хотя на дворе был почти 22й век, и тайны мироздания были изучены вдоль и поперек, люди потянулись к Богу, как к незыблемой основе, маяку, дающему свет и разъясняющему смысл жизни, первоисточнику духовных ценностей, растраченных предыдущими поколениями. Она стала той шкатулкой, что хранила на протяжении веков принципы человеческой морали. Тем не менее, ее каноны претерпели значительные изменения, расширились. Особенно после секс-революции 2046 года, сметшей границы полов, повсеместно уравнявшей в правах однополые браки и секс-меньшинства. Раз люди равны перед богом, они равны и друг перед другом, мужчины, женщины – неважно. Любовь – вот краеугольный камень и основа всего. Можно и нужно жить с тем, кого любишь – этот принцип стал основным критерием брака, заменив устаревшую причину - зачатие детей. Церковь с 46-го года венчала любые пары, Библия была переосмыслена в очередной раз. То, что раньше порицалось людским и божьим судом, стало нормой, основным же законом отношений, дающим в последующей инкарнации пропуск в Царствие небесное, стал закон Любви – «Возлюби ближнего своего как самого себя». Зато ужесточился другой канонический запрет, перерастая в строжайший запрет: «Люби живого человека, не сотвори себе идола». Причиной стал растущий как на дрожжах грех суицида среди молодежи, сводящей счеты с жизнью ради своих кумиров. И церковь пошла по окольному пути, справедливо решив, пусть лучше люди любят друг друга и живут счастливо, чем умирают от любви к своим фантазиям.
Сегодняшнее утро падре Дэвида началось с чашки крепкого кофе с парой тостов, выпитой на террасе дедова дома. Падре жмурился на солнышко, светившее прямо в лицо из распахнутого настежь окна. И прикрывался от лучей цветастой занавеской. Дед почему-то не мог расстаться с этими уже порядком выцветшими белыми шторами в крупные синие цветы, и все просто смирились с этой блажью. А потом, после смерти деда, дожившего полной и активной жизнью до 94 лет, никому как-то и не пришло в голову что-то менять в доме.
За домом, между садом и заросшим виноградником, лежал кусок непаханого, поросшего ромашками поля. Когда-то их выращивал садовник, Дэвид Йост специально закупал семена этих цветов. А потом сад одичал, ромашки расползлись вместе с сорняками во все стороны и сейчас покрывали поле белым ковром. Дед любил сам собирать их и сушить на чердаке. А потом заваривал и пил ромашковый чай, вызывая этим постоянные насмешки своих американских друзей.
Дэвид весь день с наслаждением провел на воздухе, бродя по своим владениям, то срывая белые головки «любит-не любит», то морщась, отправляя в рот дикие виноградины, соблазнительно окрашенные в спелый фиолетовый цвет. Тут же, не отрываясь от прогулки, а, наоборот, вдохновляясь царящим вокруг умиротворением, он надиктовал пару набросков воскресной проповеди на свой JF. И лишь когда солнышко начало лизать вечерними лучами холмы, он вернулся в дом заняться трапезой. Он предпочитал здоровую пищу, возможно, потому, что несмотря на вполне цветущий возраст, желудок давал о себе знать приступами гастрита, да и печень пошаливала, стоило ему перебрать за ужином тягучего красного вина или позволить себе пару сладких пончиков. Падре сложил в тарелку брокколи, шампиньоны и спаржу, приготовленные в Z-волновке. Рот наполнился слюной, и он понял, насколько сильно проголодался. Но, поднеся вилку к аппетитным овощам, Дэвид внезапно задумался. Посидев так с минуту, встал с плетеного стула и стряхнул содержимое тарелки в ведро и сунул в печку замороженный гамбургер, непонятно как попавший в его холодильник. А потом с наслаждением слопал его, плюнув на возмущенные сигналы желудка. Падре стало так тепло и радостно на душе, что эта чревоугодническая прелюдия того стоила. Ведь он собирался провести этот вечер с Билли.
В старом доме кроме воспоминаний осталось очень много хлама, медленно, но верно перекочевывающего на свалку. Патрику всегда было не до разборов рухляди, а его жена и вовсе, относясь к городскому типу женщин, не жаловала усадьбу. Сам же Дэвид относился к подвально-чердачным завалам философски и чуточку с уважением, помня, как в детстве дед рассказывал ему истории некоторых особенно дорогих ему вещей. Среди подобных раритетов был ноутбук древнейшей модели и пара коробок с дисками и флэшками. Сейчас такие форматы как CD, DVD, MP3 не читал ни один уважающий себя агрегат, а бестолковая низкоемкостная флэшка давно сменилась JFмобом, размером с булавочную головку. Джиэфки последнее время носили в кольцах, встраивая их вместо драгоценных камней – практично и красиво.
Дед любил рассказывать про своих «детей», как он называл участников продюсируемых им проектов. И маленький Дэвид помнил их имена наряду с героями любимых сказок и аниме-вапов, заменивших мульфильмы начала века: Патрик (в честь которого, не иначе, был назван отец), Билл, Том, Сэнди, Кейра, Роберто, Серджи... Дед показывал ему на экране древнего монитора отрывки концертов и съемки из закулисной и мирной жизни своих питомцев. Может, тогда–то у мальчика и появилась стойкая ассоциация занавесок с веранды с пляжными шортами одного из «детей» Дэвида-старшего. И вот с полгода назад, во время очередной вылазки на чердак с благородной целью наконец-то повыкинуть этот хлам, среди пыли и паутины падре попалась вся коллекция. Коробки с пластинками и ноут мирно ждали своего часа, упакованные в вакуумные пакеты. Дэвид сдул с них пыль и снес вниз воспоминания детства, решив, что на этом миссия разбора чердака на сегодня закончена. Последующие дни он с наслаждением просматривал и слушал эту древность, чудом что ноут был еще жив. А потом, ностальгируя, он переписал особо понравившиеся ему записи в LT-формате на свою джиэфку, потратив кучу времени на поиски в Глобале переходников, позволяющих это сделать. Зато теперь он мог организовать себе вполне современный досуг: используя луктач-приставку находиться на концертах и афтерпати со своими любимцами, валяться на песочке у океана в их компании и смеяться в унисон со своим молодым дедом. Look&touch позволяла пользователю находиться «в картинке», быть непосредственным участником происходящего. Достаточно было задать программу: кем из присутствующих ты будешь, надеть легкие очки и наушники, положить пальцы на сенсорную панель – и вы в игре. Звуки, визуальный ряд, в общем, все ощущения полностью соответствовали ощущениям выбранного вами персонажа. За тактильный контакт отвечала шероховатая доска панели, и если персонаж, к примеру, получал по морде, достаточно было лишь вовремя отдернуть руки, чтобы избежать удара.
Так у Дэвида появилось его странное хобби – наблюдать и включаться в жизнь четверых мальчишек, безумно популярных в 2006-2008 гг. и называвших себя Tokio Hotel. Чаще всего он «играл» за своего деда, но порой, когда хотелось понаблюдать за ним со стороны, он «одевался» Томом, Густавом или Георгом. Но никогда – Биллом, фронтменом с яркой внешностью и не менее ярком характером. Потому что ради этого мальчишки он, собственно, и участвовал в этом детском развлечении. Он лупил по гитарным струнам и прижимался напряженной спиной к Биллу, будучи его близнецом Томом. Задирал солиста в гримерке и шутливо дрался, чувствуя, как выворачивается тонкое запястье в массивном браслете из его захвата, становясь Георгом. Разминал его уставшие плечи, поглаживая и расслабляя, уверенными руками Густа. Даже пару раз водил пушистой пудровой кисточкой по картинному личику и подкрашивал его губы переливающимся блеском – Дэвиду так хотелось коснуться этих высоких скул, что он «сыграл» Наташу, их визажиста. Но все же наиболее комфортно он ощущал себя в образе деда. Может потому, что между ним и Биллом чувствовалась невидимая, но прочная связь.
Когда их глаза встречались, на траектории пересечения словно вспыхивала маленькая искорка. Дед дотрагивался до своей звезды, как он часто называл Билла, с особенной нежностью, будь то рука на плече или легкое взъерошивание длинных волос.
Чем дольше Дэвид наблюдал за Биллом, тем сильнее к нему привязывался. Он уже давно проверил по Глобалу биографию участников ТН. Как он и ожидал, в живых их уже не было, да и информации нашлось не густо. Тем не менее, каждый вечер он с завидным упорством одевал свою личину и «шел на концерт», держа в дедовых руках старомодную «мыльницу», запечатлевающую самые эффектные позы своего кумира. Кумир? В первый раз эта мысль поразила Дэвида очень неприятно, и он быстро отогнал ее прочь. «Не сотвори себе идола» - нет, это не о нем, не о падре Святой церкви, да и где здесь кумир? Есть только виртуальный мальчишка с джиэфки, разве эта игрушка может стать проблемой? И падре вновь отправлялся на встречу с юным черноволосым красавцем, вкусы, привычки, градацию улыбок и взглядов которого он уже знал не хуже "Отче наш". Он очень хорошо понимал это море сбрендивших от восторга девчонок, бьющихся в экстазе на концертах ТН. Сексуальность, излучаемая дугой его тела, била через край, и вкупе с пронзительным взглядом и обещающей улыбкой доводила их до обмороков. «Не сотвори себе идола»... Но этот идол был достоин того, чтобы его сотворили!
Теперь Дэвид уже понимал, откуда появилось странное пристрастие деда к ромашковому чаю – этот чай всегда пил Билли Каулитц, особенно когда у него болело горло, что, к слову, случалось очень часто. Так же падре узнал о пристрастии Детей к кошмарному американскому фаст-фуду начала века, в котором канцерогенов было больше, чем прочих составляющих. И о том, что Билл терпеть не мог капусту, грибы и спаржу. Запоминая, он невольно перенимал мальчишеские привычки, даже не отдавая себе в этом отчета.
Сегодня вечером, перед тем как встретиться с Билли, Дэвид наведался в подвал – прихватить бутылочку своего любимого красного вина. Не часто он позволял себе возлияния, но сегодня ему хотелось праздника. Спустившись по каменным ступеням и пройдя вдоль стеллажей с продуктами, он проинспектировал запасы спиртного. А может, изменить сегодня своим вкусам? Что это там, на самой верхней полке винного стеллажа? Судя по слою пыли – осталось еще от деда. Патрик практически не употреблял спиртного, зато дед всегда хранил нехилый запас на случай приезда его многочисленных друзей. Дэвид потянулся, уцепив пальцами пыльное горлышко. Мартини Роззи? Один из любимых напитков Билли? Подойдет! Из опустевшей ячейки что-то шумно упало на бетонный пол. Падре нагнулся и поднял узкую черную флэшку. Что она тут делает, среди бутылок? Случайно засунули? Вот уж вряд ли! Немецкая педантичность и аккуратность деда слыли притчей во языцех. Дэвид, прихватив бутыль и находку, задумчиво направился наверх.
Плеснув розоватую жидкость в стакан, он запустил дедов ноут и сунул в него флэшку. Судя по помехам в начале записи, это была домашняя съемка. Через мелькание серых полос вдруг прорезался звонкий мальчишеский голос:
- Дэйв, ну убери! Совсем чокнулся что ли? А если кто это увидит? Я же голый!
- Да ладно, Билли, если что - сидеть-то мне! Не волнуйся так. Это только для меня. Когда тебя не будет рядом, у меня останется ЭТО, мои воспоминания. Наши.
Дальнейшая сцена прошла перед глазами Дэвида как в тумане. Судя по всему, дед установил камеру на какой-то штатив, и она бесстрастно записывала все происходившее на смятых простынях гостиничного номера. И стоны, и еле слышные просьбы «еще! пожалуйста, еще!», и зажмуренные в экстазе глаза, и тонкие руки, судорожно стиснувшие мускулистые плечи.
Он уже знал, что согрешит, что загонит эту флэшку в луктач. Как и знал, что выгнутую лозой блестящую от пота мальчишескую спину ему уже не забыть. И что он сойдет с ума по этому мальчику, подобно деду, с трудом выведенному из состояния «алкогольной» комы после того, как ТН решили отделиться от своего лейбла Universal и продолжать карьеру без Йоста. Но это его уже не остановит, как и тот факт, что он никогда не сможет прикоснуться к Биллу вживую, не сможет оценить в действительности мягкость его губ, нетерпеливую податливость его тела и упругость медленно расслабляющихся мышц. То, что делал дед, заведя роман с 16-летним подопечным, было осуждаемо, преступно в начале века. То, что сделает сейчас он, идет вразрез с основным Правилом «Люби живого человека, не сотвори себе идола».
Но Дэвид Джост знал, что ни запрет, ни осуждение, ни даже отлучение от лона Святой церкви, его не остановят, как не остановило это 90 лет назад его деда. Игра слишком сладка, чтобы думать о финале. Идол ждет.
|