Я бездельник и раб сновидений -
За такое стрелять бы на месте.
Приходи, мы с тобой будем вместе
Хлебной крошкой кормить привидений.

Мэлониэль

Зима в этом году несколько запаздывает. Конец декабря на дворе, а снега все нет, только грязь чавкает над ногами. И сизый туман висит в воздухе. Душно.
Мы работаем над новым альбомом. Дел невпроворот, но нам это нравится. Нравится ощущать себя чем-то важным, быть в центре внимания. Хотя, мне кажется, Билл, например, просто не представляет, что может быть иначе. Он всегда привлекал к себе очень много внимания, даже когда мы не были настолько знамениты, как сейчас. Он привык отличаться. Я думаю, это говорит о его немалой внутренней силе. Что тут скажешь - он один стоит тысячи таких, как, например, я. Мне вообще непонятно, почему мы все до сих пор вместе. 
Иногда мне кажется, что наша группа выглядит просто смешно. Мы не кажемся командой, одним целым. Понимаете, о чем я? Мы очень разные. Хотя бы внешне. Когда я смотрю на наши фотографии, у меня создается впечатление, что мы оказались рядом случайно - просто мимо шли. Мы даже смотрим все в разные стороны. Нелепее всего в этой ситуации выглядит Том со своими дрэдами.
Раньше я не обращал на все это никакого внимания. А теперь внешний диссонанс усугубляется противоречиями внутренними. Назревает кризис, мы все это чувствуем. 
Первым звонком было заявление Густава о том, что он собирается уйти из группы. Мы давно знали, что он недоволен нашим музыкальным стилем, но почему-то никогда всерьез не думали, что он может просто взять и уйти. Наверное, мы до сих пор в это не верим. И ведь момент очень неподходящий - мы записываем альбом, потом у нас гастроли - тур по всей Европе. А он вдруг собрался уходить!
Дэвид ищет нового барабанщика, а мы старательно делаем вид, что ничего не случилось. Что мы, конечно же, останемся друзьями и все такое прочее. Хотя всем ясно, что нет - ничего подобного.
А у Тома появилась девушка. Ничего особенного я о ней сказать не могу. Кроме того, что теперь Том ночует в нашей общей квартире через ночь, а то и реже. Порой мы не пересекаемся целыми днями, даже в студии.
Я и Билл все чаще остаемся только вдвоем. Но теперь я очень остро ощущаю, насколько мы с ним разные. Он пожар, ураган, катастрофа. Он всегда на первом плане, и это правильно. А я тень. Вспомогательный элемент, не несущий никакой смысловой нагрузки. И это тоже правильно. Я думаю, он это понимает.

***

Сегодня мы в Польше, завтра в Чехии, послезавтра в Словакии.
Утро, мы только что прилетели. Сейчас в отель, потом на интервью, потом снова на интервью, потом снова, вечером концерт.

До начала концерта примерно полчаса, пока мы сидим в гримерке. Точнее в гримерке сидим только я и Билл. Том пропадает где-то со своей девушкой, Густав «гуляет» и делает вид, что он все еще наш барабанщик.
Черт возьми!...
- Георг? - Билл осторожно касается моего плеча. Почему я вздрагиваю? - Посмотри.
Он протягивает мне раскрытый фотоальбом. Кажется, Билл вклеивает в него свои самые любимые фото.
- Посмотри вот на эту. - Он показывает мне фотографию.
На ней мы - наша группа. Снимок сделан на любительский фотоаппарат - он немного засвечен, слишком много пустого места оставлено сверху. На фотографии лето. Наверное, тепло. И много солнца. На фотографии мы смеемся.
- Посмотри на Тома. Он тут так хорошо получился. - Билл улыбается.
И, правда, хорошо. Искренне.
Я тоже улыбаюсь. И перелистываю страницу. На следующей фотографии я и Билл. Мы усердно что-то ищем в его поистине бездонном чемодане.
- Это фото делал Густав, ты помнишь? - Нет, я не помню.
- А это мы в Магдебурге, у нас дома. Родители тогда ушли в гости, а мы устроили вечеринку. А это уже Гамбург, мы тут отмечаем день рождения Густава. А это Том. А это ты. А это снова Том…
Я вспомнил, что это за фотографии. Все они сделаны на фотоаппарат Густава. Это те снимки, которых не найти ни в одном журнале, это НАШИ фотографии. Это наша ОБЫКНОВЕННАЯ и НОРМАЛЬНАЯ жизнь. Наша настоящая жизнь.
Билл берет меня за руку. Он и раньше так делал - Билл вообще очень нежный мальчик, но сейчас он сделал это как-то по-особенному. Будто хотел что-то этим сказать.
- Если хочешь, возьми этот альбом себе.
Я пытаюсь улыбнуться. Выходит плохо. Наверное, потому, что в этот момент я стараюсь проглотить ком, который встал у меня в горле. Я вдруг почувствовал, что теряю самое важное в моей жизни - я отчетливо понял, что группа разваливается. 
Тоскливо. Мое сердце сейчас представляется мне пустым концертным залом. Тут нет ни души, только всякий мусор разбросан по углам - наверное, недавно здесь был хороший концерт.
Я беру этот злосчастный альбом и запихиваю в рюкзак. Во время турне я буду не раз просматривать его. Где же был тот момент, после которого все так изменилось? Я так и не смогу ответить на этот вопрос.

Мы уезжаем из Австрии. Скоро будем во Франции. А через несколько дней, если французские фанатки не разорвут нас на сувениры, вернемся в Германию. Густав обещал остаться до тех пор, пока мы не найдем ему замену. Девушка Тома таскается за нами по всей Европе. А мы с Биллом все чаще остаемся наедине. И все чаще я рассматриваю наши фотографии в альбоме Билла. 

Мы наконец-то вернулись домой, в Магдебург. Билл звонит мне каждый день, приглашает в гости. Густав и Том не позвонили ни разу.
Сегодня я все же решил заглянуть к Биллу. Неудивительно, что его брата я не застал, ведь он снова со своей девушкой. Девушкой. Девушка. Девушка Тома. Девушкатома. Я заметил, что это словосочетание - девушка Тома - я произношу в одно слово. Девушкатома. 

Билл сидит на своей кровати, я - на подоконнике. За окном расцветает май. Я всегда не понимал, почему у слов «май» и «маяться» один корень?... Я не люблю май. Солнце не улыбается - скорее, насмехается, а в тени все еще холодно.
- Георг, задерни, пожалуйста, шторы. Солнце печет - сил нет!
Я занавешиваю окно и сажусь на кровать рядом с Билом. Совсем близко, вплотную. Он закрывает глаза, откидывается назад. Луч солнца пробивается между занавесок и тычет его в левый бок. Я легко провожу пальцами по маленькому пятнышку света, Билл фыркает: щекотно! Пальцы скользят вверх по его ребрам, задирая футболку. Все же май - странный месяц. Вторую руку кладу ему на колено.
Чем пахнет безумие в полувздохе от поцелуя? У его губ навязчиво-приторный вкус. Это раздражает. Он весь слишком мягкий, слишком теплый.
Возвратившись домой, я полчаса стою под душем, прежде чем замечаю, что вода ледяная. Я никак не могу смыть с себя запах Билла.
Это не то. Это НЕ то. Кукольная нежность Билла - это совсем не то. А в сердце зреет тугой комок Чувства. Но Билл здесь ни причем. Билл - не то. 
Он недосягаем, он на другой планете, даже когда я держу его за руку. И как бы я ни старался приблизиться, он слишком… слишком… слишком… Он не человек. Его невозможно любить по-настоящему. Идол. Бог. Но не человек.
А в сердце скребется нежность. Ненужная и неправильная. Но живая. Откуда взялась?
Не то. НЕ то. 
Не Том…

День длится мучительно долго, но заканчивается внезапно. Я стою на террасе у своего дома с сигаретой в руке. Солнце уже почти село, поэтому прохладно. Вдруг слышу, как скрипнула калитка. Я поворачиваю голову, и сигарета едва не падает из моих пальцев - навстречу мне по песчаной дорожке идет Том. Сердце ударяется изнутри о ребра и камнем падает вниз. Вот оно.
- Привет, - он улыбается, - а я мимо шел, решил заглянуть. Как дела?
Заходящее солнце в отчаянии хватает его своими лучами за волосы. Я сразу вспоминаю ту фотографию в альбоме Билла - на ней Том тоже улыбался. Точно так же.
- Вот черт! – догоревшая до фильтра сигарета больно обжигает палец.
Том только усмехается:
- Больно?
- Нет. – Я не смотрю ему в глаза. Неверное, боюсь, что мое сердце этого просто не выдержит. 
А он вдруг берет мою руку, подносит ее к губам и легонько касается обожженного пальца языком. Думаю, если бы он укусил меня, эффект был бы точно таким же - я, сам того не желая, резко отдергиваю руку. Том смотрит на меня непонимающе. А я готов провалиться сквозь землю. И поверьте мне, это был бы не самый плохой вариант.
- Больно. – Говорю я. 
- Извини. – Он только улыбается и разводит руками.
- Пойдем лучше в дом. Холодно уже.

Мне очень плохо, когда его нет рядом. Когда он со мной - мне еще хуже.
Том сидит на моей кровати и листает журнал. А у меня в голове вертится только один вопрос: «Как там твоя девушка, Том? Как там девушкатома?» 
Он поднимает голову и смотрит на меня в упор. Очень серьезно смотрит.
- Что? – Не выдерживаю я.
- Билл говорил мне, ты заходил к нам сегодня.
- Да… Мы с ним немного… поболтали. А что? Все в порядке?
- Нет, не в порядке. О чем вы говорили?
Черт возьми! Надо было быть идиотом, чтобы подумать, что Том ни о чем не догадается. И что Билл ему не расскажет.
- Дай угадаю, - продолжает Том, - Вы говорили обо мне, моей девушке и Густаве? И о том, что наша группа…
Наверное, я не такой уж идиот. 
- Билл очень расстроился?
- Не то слово! Он рассказывал мне о каком-то фотоальбоме, который он подарил тебе. Что это за альбом? Он у тебя?
- Да. Да, хочешь, покажу? Минутку, я сейчас найду его.
Я начинаю судорожно рыскать по комнате. Нет, он не догадался. А даже если бы и догадался, что теперь толку-то? Вдруг Том хватает меня за руку. Я смотрю на него, а он снова улыбается, только теперь как-то рассеяно.
- Извини меня. Знаешь, я ведь тоже переживаю. Но это же должно было когда-нибудь случиться. То есть, я хочу сказать… Но это ведь не значит, что наша группа развалится. Если Густав хочет уйти, пусть идет. Но ведь мы же останемся, верно?
Пока Том говорит, он все еще держит меня за руку. Мое сердце падает в желудок. 
- Вот куда бы ты хотел поехать на гастроли? Назови любую страну! Может, в Китай? – Он смеется, но это недоброе веселье. – У тебя есть карта мира?
Я не люблю географию, но со школы у меня осталось много атласов. Я достаю один из них. Открываю.
- Россия? Георг, это здорово! Давайте поедем в Россию.
Мы смотрим на карту. На ней Россия обведена жирной красной линией. Она похожа на какого-то зверя. Толстого ушастого зверя в прыжке. Я закуриваю.
- Огромная страна. Наверное, в ней поместится штук двадцать Германий. 
Том обводит пальцем границу страны. Он наклоняется над картой, чтобы дотянуться до противоположного края, и прижимается ко мне плечом. Наверное, если бы я умер в этот момент, я бы даже не заметил. А Том поднимает на меня глаза. Мы смотрим друг на друга, кажется, целую вечность, которую длятся эти несколько мгновений. А я все думаю о расстояниях. Сейчас Россия, далекая страна, лежит у нас на столе - так близко. А его губы - до них всего пара сантиметров - дальше всего на свете.
- Вот черт! Георг! Пожар!
Я уронил окурок прямо на Россию. И она вспыхнула. Краснодарский край почернел и обуглился, а Москвы уже нет. Зато Владивосток цел целехонек. Хорошо быть большой страной…
- Вода! Где?
Том хватает таз с водой, приготовленный зачем-то мной с утра, и выливает на Россию.
- Ничего себе! Ты чуть нас не спалил! Эй, ты чего?
- Ничего.
Я смотрю на свой стол. Он весь залит водой - Россия расплылась и сморщилась. Вот где был этот альбом, он лежал на столе. Я беру его в руки, стряхиваю воду.
- Черт. Это тот самый альбом? Который тебе Билл подарил, да?
Я открываю его и быстро перелистываю страницы.
- Если все фотографии вытащить и разложить сушиться, с ними ничего не будет. Ты очень расстроился?
Я перелистываю страницы. Вдруг из альбома выпадает листок - свернутый вчетверо листок из обыкновенной записной книжки. Я поднимаю его, разворачиваю.
- Что это? Это же… - Том смотрит на меня круглыми глазами – Помнишь?
На листке нарисован наш логотип. Я помню тот вечер. Билл говорил, что знак должен быть круглым, а Густав, что четырехугольным, потому что нас четверо.

Мы с Томом раскладываем на полу мокрые фотографии. Скомканная Россия лежит в тазу. 
- О, а вот это я фотографировал. Смотри, а вот спящий Густав. А это что? Я этого не помню. 
Том разглядывает фотографии.
- А вот это классная фотка! Слушай, надо проветрить, тебе ведь спать еще тут.
Я молча встаю и открываю окно.
- Что с тобой сегодня? Хоть бы слово сказал.
- Со мной все в порядке. – Я не смотрю на него. Сил нет.
- Это я что-то не так сделал? Слушай, если ты просто не хочешь меня видеть, так бы и сказал.
Том встает на ноги. Я тоже.
- Извини за потоп. - Он разворачивается, чтобы уйти. 
Я хватаю его за руку, притягиваю к себе. Мне очень тяжело, когда он рядом. Когда его нет - еще хуже. 
- Ай! – Том отдергивает руку. – Кажется, я обжегся. И даже не заметил.
Он оттягивает свой напульсник, под ним небольшой ожог.
- Больно?
Том ухмыляется:
- Бросай курить. Уже двое пострадавших.
Я беру его руку, снимаю напульсник. Подношу к губам и касаюсь ее языком.
- И чего ты врал. Ничего не больно. – Он проводит пальцем по моей ладони. На ней тоже след от ожога.
Я не успеваю почувствовать его запах - только запах дыма. Зубы ударяются о пирсинг. Я не могу понять, пытается он вырваться или наоборот прижаться ближе. Он сжимает мои плечи так сильно, что кажется, будут синяки. А я не знаю и знать не хочу, что будет дальше. Что будет через минуту и что будет завтра. Мой мозг катапультируется. Мы делаем шаг назад, к кровати, но тут Том запинается об этот чертов таз! Поцелуй прерывается - как будто лопается туго натянутая струна. Сорвавшийся аккорд улетает под потолок. Мы все еще держим друг друга - именно держим, а не обнимаем. И не смотрим в глаза. Секунда. Вторая. Третья… Том вырывается и убегает, хлопнув дверью. Подхваченные сквозняком фотографии стаей порхают по комнате. 

На следующее утро я заболеваю. У меня раскалывается голова, температура скакнула под сорок. Наверное, к лучшему. По крайней мере, боль и слабость не дают думать. 
После обеда заходят Густав, Билл и Том. Нет, все же лучше б я умер. Оказывается, моя мама позвонила маме Густава, а Густав позвонил Биллу и Тому. Мы разговариваем, даже смеемся, но напряжение, висящее в воздухе, кажется, скоро сдетонирует. И каждый все равно думает о своем. Мы болтаем без умолку, потому что понимаем, стоит замолчать - и нам конец, тишина раздавит нас. Через час мама выгоняет ребят: мне нужно отдыхать. Я засыпаю и сплю до самого вечера. 
А когда просыпаюсь, уже темнеет. Серо-синие сумерки скребутся в окно. Голова уже не болит. И вот тут до меня доходит все. Такое ощущение, что в моем одеяле вместо пуха гвозди. Тяжелые и острые. Я бы хотел заплакать, но в груди так горячо, что больно даже дышать. 
Если бы люди умирали только оттого, что не хотят жить, я бы умер мгновенно. Да, я трус. И мне меньше всего на свете хочется расхлебывать ту кашу, которую сам заварил. Я лежу и неподвижным взглядом упираюсь в потолок. В голове в истерике мечется только одна мысль: что мне теперь делать?
Спать совершенно не хочется, и больным я себя уже не чувствую, поэтому встаю, быстро одеваюсь и выхожу на улицу.

Сумерки хватают меня своими холодными мягкими лапками. Это приятно. Магдебург очень маленький город, поэтому как бы я не старался обойти его стороной, все равно выхожу к дому Каулитцев. Я останавливаюсь возле калитки. В их доме светятся три окна. Одно на первом этаже - должно быть, гостиная. И два на втором. Комнаты Билла и Тома, я это точно знаю.
- Георг! – Фрау Каулитц стоит на крыльце и машет мне рукой. – Здравствуй, милый. Ты уже выздоровел? Как ты себя чувствуешь?
- Большое спасибо, хорошо.
- Что же ты не заходишь? Проходи скорее в дом, замерзнешь.
Я не хочу идти в их дом, но я никогда не мог отказать матери Тома и Билла.
В доме тепло и пахнет яблоками. 
- Проходи наверх. Вот мальчики обрадуются!
Я покорно топаю по лестнице. И останавливаюсь около двух дверей. Левая ведет в комнату Билла, правая - к Тому. И ни за одной из них меня не ждет ничего хорошего. Я мог бы простоять так до утра, если бы не… 
Том застывает на пороге. Выражения на его лице меняются так быстро, что я не могу понять даже его настроение.
- Привет… – Уже в который раз за эти несколько минут я жалею, что вообще вышел из дома.
Все с тем же непонятным выражением лица Том слегка отодвигается в сторону, пропуская меня к себе в комнату. Я захожу.
Мы стоим друг напротив друга и молчим. Первым сдается Том.
- Наверное, нам надо поговорить.
А я не хочу разговаривать. Мне нечего сказать.
У меня всего один шанс - пока он еще не успел хорошо подумать. Всего один рывок, всего одна секунда, чтобы занять позицию. Я изо всей силы впечатываю его в дверь. Он не сопротивляется. Я стараюсь целовать его очень нежно. Он стоит с закрытыми глазами, уперевшись руками в мои плечи - все так же непонятно, в попытке оттолкнуть или прижаться. А в мозгу свербит мысль - за стенкой Билл.
Я отпускаю его. Несколько мгновений смотрю ему в глаза, пытаясь понять - что? Потом разворачиваюсь и ухожу.

Уже совсем темно. И моросит дождь. А мне противно просто до ужаса. 
Я быстро иду прочь от их дома, почти бегу. Темнота давит на плечи. Я засовываю руку в карман и достаю оттуда маленький кусочек ткани. Напульсник. 
- Георг, подожди! – сзади раздается голос Тома. 
Он подбегает ко мне.
- Послушай, ты не так меня понял. Я не хотел оттолкнуть тебя. Просто я… испугался. Понимаешь? Но это не значит, что я не хочу…
Он тянется ко мне, чтобы поцеловать. Но я вытягиваю вперед руку, останавливая его. 
- Уходи, Том. 
Он смотрит на меня. Наши лица очень близко. Темно, и я никак не могу понять выражения его глаз. Мне кажется, сейчас он ударит меня или накричит. Но он убирает мою руку и целует меня.
- Отвали, я сказал! – Я вырываюсь.
Том отходит на два шага назад. Он внимательно всматривается в мое лицо, будто не верит, что перед ним именно я. 
- Мальчики, не стойте под дождем! Простудитесь! Идите в дом. – Фрау Каулитц кричит нам с крыльца.
- Георг уже уходит, мам.
Он разворачивается и бежит домой. Я смотрю ему вслед. 

Мы больше не принадлежим сами себе. Мы никто. Мы ничто. Нас уже нет.
Где же был тот момент, после которого все так изменилось? Да не было его никогда. С самого начала мы сами методично разрушали свою жизнь, с того самого момента, как впервые произнесли слово «Devilish». И некому было сказать: «Стойте!» А мы не понимали.
«Посмотри на Тома, он тут так хорошо получился…»
Фальшь, ложь, подделка.
Нас обманули. У нас отняли нашу настоящую жизнь и выдали вместо нее суррогат, сказав, что это и есть счастье - успех и слава. И не сказали, что мы сожжем себя быстрее, чем успеем понять, что ошиблись.
Но, может быть, мы еще успеем спастись? 
Густав умнее всех нас вместе взятых, он все понял правильно. Но почему же ты ничего не объяснил нам, друг?
Да, мы не принадлежим сами себе, но это не значит, что мы не должны отвечать за свои поступки. Верно, Том? Даже если уже не понимаем, что творим.
Да, мир вертится вокруг нас - мы же этого хотели? Он вертится, а мы повисли в пространстве, и уже не понять - где верх, а где низ, что хорошо, а что плохо. 
Эй, нельзя ли сделать остановку по требованию? Понимаете, я тут подумал… Я хочу еще немного пожить!
«Больно?...»
«Как ты себя чувствуешь?...»
Выпустите меня, я передумал!
Дождь усиливается. Я включаю свой MP3-плеер. Сажусь на скамейку.
Наверное, холодно. И мокро. 
Что это за музыка? Неужели это мы?
Холодные струйки стекают за шиворот. Я не чувствую. Я не слышу. В голове звенит пустота. А сердце - еще живое сердце - надежно стянуто колючей проволокой. 
«Больно?...»
Нет, уже нет. Только пусто. И немного холодно. Я закрываю глаза.
Кричи!...
В голове поет пустота. 

- Через пятнадцать минут всех отсюда выгоню…
Открывать глаза очень больно: слишком яркий свет. Кто-то наклоняется надо мной и касается лба.
- Георг? Ты не спишь?
Я лежу на кровати, рядом со мной три фигуры - я никак не могу сфокусироваться на их лицах. И все залито белым светом. 
- Ну и напугал же ты нас.
Наконец, глаза привыкают к свету. Густав сидит на постели рядом со мной, Билл - на стуле, Том облокотился на спинку кровати. Я пытаюсь что-то сказать, но дышать так больно, будто в моей груди торчат железные прутья.
- Тебе нельзя разговаривать. – Билл смотрит на меня и хмурится.
Где я? Голову повернуть невозможно, больно даже глазами двигать.
- Ты в больнице. У тебя воспаление легких. – Я почти не вижу Тома, только слышу его голос - хриплый и тихий. 
- Но жить будешь, к сожалению. – Густав улыбается одними губами.
- Твоя мама позвонила нам. Мы искали тебя всю ночь. 
Нет, мне не стыдно. Мне только больно. Стыд, страх, отчаяние - они придут потом. А сейчас больно, и это хорошо - пока что можно отдыхать.
Мы молчим. 
- Георг… Билл мне все рассказал. – Том не смотрит на меня, я это чувствую.
Я говорил, что мне больно? Видимо, не так сильно. Сердце медленно стекает по простыням на пол. Я сжимаю кулак: в моей ладони все еще зажат этот чертов напульсник.
- Мы все знаем. – Густав расправляет складки не моем одеяле.
Мы снова молчим. И тишина плетет вокруг нас свою паутину. Но так мы хотя бы всё еще вместе.

Мы отыграли в России целых два концерта. Густав так и не ушел из группы. А девушкатома потерялась где-то между Бременом и Гамбургом - Том ничего не сказал по этому поводу, а мы не спрашивали. Мы с Томом ни разу не заговорили о том, что случилось в Магдебурге. Но я так и не отдал ему его напульсник. А Билл делает вид, что ничего вообще не случилось. Наверное, он может себе это позволить. Кстати, его фотоальбом мы решили отдать Густаву. Ему нужнее.
Наша жизнь продолжает медленно гаснуть. Но теперь я каждое утро напоминаю себе - однажды мы перестанем быть популярными, это закон. Билл отвечает на это: «Зато тогда у нас будет много денег, мы сможем купить себе остров и уехать туда. А когда про нас все забудут, мы вернемся и заживем нормальной жизнью». Теперь осталась совсем немного: не забыть, что такое нормальная жизнь.