Aвтор: Whisper
Пэйринг: Том/Билл
Рейтинг: R
Жанр: romance, angst
Предупреждение: небольшое AU
Дисклеймер: Каубратья принадлежат друг другу, я просто мимо пробегала.
|
Чужой город встретил его серостью, пронизывающим ветром, безлюдными улицами и запахом пыли после дождя. Все, как в плохой мелодраме – тоскливо, уныло, безнадежно. Пустой вокзал. Никто ни к кому не едет, никто никого не ждет. Не потому, что некого ждать, а потому, что уже дождались. Отдаленный гул машин – кто-то спешит к кому-то. Ветер доносит обрывки фраз, голосов – нескольких, а не одного. Правду говорят, что с возрастом становишься сентиментальнее. У плохих мелодрам ведь всегда счастливый конец, правда?.. Он всегда плохо ориентировался в новых местах, но сейчас это почему-то не было проблемой. Ну, и пусть, что нужный переулок найдется спустя часа два тщательных поисков. Ну, и что, что придется по ошибке сесть не в тот автобус, выйти не на той остановке, а потом искать хоть кого живого, кто подскажет дорогу. И плевать, что ноги от непривычно долгой ходьбы болят и что хочется только одного: поскорей найти скамейку; и все тело закоченело от холодных порывов ветра, и пальцы уже плохо слушаются и посинели, а про нос вообще и говорить не стоит: вот-вот отвалится как сосулька. Плевать. Это даже хорошо. Вернее, это очень хорошо. Поплутать еще немного. Подрожать от холода. Подышать на ладони, потереть их друг о друга. Найти, наконец, старую лавочку, скособоченную, облупленную, и с удовольствием плюхнуться на нее, вытянуть ноги, прикрыть глаза – кайф. Ледяные ладони – между колен. Так уже теплее. А потом можно снова заблудиться. Один из случайных прохожих очень подробно объяснил, как и куда идти. И вдруг вместо благодарности - дикое раздражение. Ну, что стоило этому так некстати улыбающемуся мужчине лишь мрачно бросить на ходу: «Я занят, опаздываю на работу»?! Оказывается, с возрастом люди еще и тупеют. И приобретают привычку беситься по поводу и без. Это было бы смешно, если… Можно бесчисленное количество раз представлять себе тот или иной момент, который должен произойти, но на самом деле все окажется совсем не так, как представлял. И если сначала ты будешь божиться и клясться, что прошлое – это прошлое, ты его забыл, отпустил, проклял, оно смешно, глупо, неважно и не стоит теперешнего внимания, то при непосредственном с ним столкновении ноги будут дрожать, руки потеть, голос срываться, дыхание учащаться, а взгляд выискивать. Вот и сейчас – поднимаясь по старой лестнице, изредка натыкаясь взглядом на глупые надписи на стенах, слыша чьи-то переругивания за дверью квартиры, он дрожал. И сглатывал. И что есть силы цеплялся за перила, как будто боялся упасть. Все обещания, которые он давал себе, все зароки и клятвы, все наставления друзей, все сценарии поведения, все заранее продуманные ответы на вопросы – все моментально вылетело из головы, стоило только увидеть перед собой массивную желтую дверь. Можно было вернуться. Можно. Сказать, что не нашел. Сказать, что адрес старый и неправильный. Сказать, что в указанной на клочке бумаги квартире живут абсолютно другие люди, которые и слыхом не слыхивали, куда подевались прежние хозяева. Можно. Можно-можно-можно… Он глубоко вздохнул и нажал на звонок. * * * * * - Билл? Голос Тома спокойный и тихий. Ни истеричного удивления. Ни вылезших из орбит глаз. Ни пятиминутного рассматривания, как будто не веря, кто перед ним. Вопросительной интонации – и то совсем чуть-чуть. Скорее… констатация факта. - Привет. Усмешка получается вялой и кривой – Билл не видит, но знает. Что-то вроде «ну, встречай гостя, раз все-таки открыл». - Привет… Что ж… Проходи. Надо же… А как же вопли «что ты тут делаешь?», «я не хочу с тобой говорить», «забудь этот дом», «какого черта ты приехал?»?.. Как же стыдно и противно признаваться самому себе, что крики и оскорбления были именно тем, чего так сильно желаешь всей душой. Трусость?.. Да, наверное, это трусость. Еще несколько недель назад он и мечтать не мог о том, что брат встретит его так спокойно – почти дружелюбно – даже если не обращать внимания на холодный взгляд и равнодушную усмешку. А сейчас адский страх неизвестности и бесконечное мелькание картин предстоящего разговора застилают глаза… - Ты, похоже, не слишком удивлен. - Не удивлен. - Странно. - Да не странно. Интуиция у меня хорошая. А раньше было – близнецовая связь, «чувствуем друг друга», «читаем мысли друг друга»… - Пальто куда повесить? - А вот же вешалка. Пальцы ощутимо дрожат, не слушаются. Ведь сначала надо найти петельку под воротником, потом нащупать маленький крючок вешалки… - Холодно здесь у вас, - опять не получается равнодушно хмыкнуть, в горле пересохло, и голос срывается. – Я, пока искал, закоченел весь. - У вас не так? – снисходительно улыбаясь. - Не так. Теплее. - Будешь кофе? - Как хочешь. - Значит, пошли на кухню. Кофе вкусно пахнет, но пить не хочется. Хочется вот так: греть руки о чашку, рассматривая темные разводы на поверхности. Чтобы головы не поднимать. Чтобы не видеть его. Он всегда, когда кофе пьет, жмурится: обожает почему-то кипяток, а вот горло с этим никогда не смирится. А еще у него кофейные «усы» остаются, и он их слизывает. А потом еще и рукой вытирает. Боковым зрением видно. - Том, папа умер. Он замирает, а Билл все никак не решится поднять голову. Ему кажется, что сейчас брат крепче сжимает ручку чашки. И – вот сейчас уже не ошибешься – в упор смотрит на него, и взгляд бегает по лицу – это нельзя не почувствовать. - И? - Я поэтому приехал. Сказать, что похороны… - Ты всерьез думал, что я поеду на его похороны? Они сейчас оба смотрят друг на друга. То время, когда их можно было различить – один черноволосый, другой блондин, один носит обтягивающие шмотки, другой – просторные – уже давно прошли. Это не детский максимализм был, не желание отделиться и разделиться, нет – просто прикольно было, забавно, да и окружающим нравилось: близнецы, а разные. Но это в детстве, а сейчас – их опять, как в десять лет, можно спутать, волосы одинаково русые, одинаково посеченные, одинаково тонкие, и джинсы у обоих одинаковые, и свитера похожей расцветки, только у одного брата едва заметный шрам на брови, а у другого – крошечная царапина под губой. Это все равно, что смотришь в зеркало, только твое отражение живое. И почему-то никаких сомнений не осталось, что Том знает, зачем и почему он здесь. У обоих зрачки бегают – выхватывают, ищут, находят, не находят. Наверное, Тому хочется ухмыльнуться – самодовольно так, в истинно своей манере – но отражение не улыбается само по себе, поэтому губы – в ниточку. - Как видишь, братик, ты зря приехал. Мог просто позвонить – ты же знал мой адрес, значит, и номер телефона тебе был известен. А так потратил свое драгоценное время впустую. - Это не телефонный разговор, Том, ты же понимаешь. - Да неужто? Ты уверен, что именно ЭТО не телефонный разговор?.. Отвести взгляд, потому что невозможно так – сразу в душу. Больно. Смешно за самого себя. Телефон, он и правда был – в записной книжке, на самой последней странице, без имени. Об этом никто не знал. Никто. Вдруг, как сквозь беспроглядное грозовое небо – молния: фотография в рамке на стене. Том. Рядом девушка. Обнимаются. Вместе. Девушка. - Жена? – кивок в сторону фотографии, и нет даже попытки сделать голос пободрее, поискусственней и поравнодушней. Это лишнее. Пусть знает. Нестрашно. - Пока нет. Но был бы очень рад. Он не ехидничает, не пытается уколоть, нет – и Билл вдруг понимает, что брат не врет. - Да? Том смотрит пристально, ноздри трепещут; он судорожно кивает, подносит чашку к губам и делает глоток. Рука дрожит – и вот уже горячая струйка течет по подбородку, он нашаривает салфетку, чтобы вытереть, но Билл его опережает – рывок вперед, бардак в голове, помутнение, помешательство, перед глазами ничего, кроме участка бледной кожи – и наконец-то ее ощущение под пальцами, теплая, гладкая, такая же, такая же… Лучше бы Том его ударил за это. Это объяснило бы все. Это поставило бы точку наконец-то. Два года многоточия – это невыносимо. Но он не ударил. * * * * * Лучший способ забыть – не пытаться забывать. Жить, как живется, заниматься повседневными делами, ходить на работу, встречаться, влюбляться, веселиться, грустить… А если это невозможно? Думаете, так не бывает?.. Дело даже не в чашке с надписью «Том», которую совершенно случайно находишь в кухонном шкафчике. И не в пьяной болтовне какого-нибудь маминого родственника-приятеля, который доказывает, «каким хорошим парнем был твой брат, пока не…». И не в приглушенных маминых всхлипываниях за стенкой: она за последние два года чуть ли не каждую ночь плакала, думая, что младший сын не слышит. И уж точно не в девушках, бывших фанатках, которые уже, естественно, не фанатеют, а просто вежливо окликают на улице и всегда после сотни вопросов интересуются: «А где же ваш брат?». Все это эфемерные призраки прошлого. Том мог остаться в памяти: как образ той двухлетней давности, красивый и непорочный, тщательно оберегаемый, застывший, неживой, ненастоящий. И с каждым новым днем он становился бы все мертвее, боль – тупее, воспоминания – тусклее. Только вот зеркала – они везде. Зеркала дома. В машине. На работе. Витрины магазинов. Экраны выключенных телевизоров. Лужи на улицах. Капельки дождя на стекле. От прошлого нельзя убежать, если оно неотлучно с тобой. Каждую секунду. * * * * * Том такой же, как и два года назад – синяки под глазами, синяки на теле: у него вены близко к коже, и любого, даже самого легкого удара, толчка, пинка хватало, чтобы сине-желтое пятно проступило на коже. Губы такие же болезненно-бледные, и вдруг вспоминается, как над ним бились гримеры и осветители, чтобы на фотографиях его губы были похожи на спелые вишенки. Он такой же худой, как и раньше, живот впалый, ноги длиннющие, мышцы узловатые, запястья тонкие – ничего не поменялось, ничего – и кажется, что все не сейчас происходит, а тогда, давно, давно-давно, или это какой-то сон, и такой сумбур в голове, что всерьез страшно, не сошел ли ты с ума… Его дыхание обжигает, ресницы щекочут, запах опьяняет – наверное, это и правда галлюцинация, так не бывает, не бывает, не может быть… Этого… Не… Может… Быть… Поцелуи не жадные и не нежные – это ЕГО поцелуи, им нельзя придумать название, но так целует только он. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой, и слишком реально, чтобы быть сном. Непривычно не ощущать холодного колечка – надо же, это ощущение так и не удалось забыть, но все равно – это слишком, слишком, слишком… Прикосновения не жаркие и не осторожные – прикосновения любящие, не отпускающие, ЕГО – остается только выгибаться от наслаждения, пальцы такие же быстрые и чуткие, он не знает, как надо, он это чувствует, ощущает на уровне подсознания… Шепот – непонятно, ненужно, лишнее – но это его шепот, это неповторимо, необъяснимо, это как путешествие в другие измерения, полет, падение, туман, вспышки, только не молчи, только продолжай… Дай мне почувствовать, что это и правда ты, боль, удовольствие – не имеет значения, от тебя я приму все, что пожелаешь. И я буду кричать, стонать и открываться больше и больше, царапать, ловить губами плечи, волосы, глаза, руки, ловить ртом воздух, сжимать и отпускать, кусать губы – твои и мои - потому что это ты. * * * * * Оказывается, повесить пальто на крючок еще не так сложно. Одеть его на себя и застегнуть все пуговицы – сложнее раза в три. - И когда у тебя поезд? - Завтра… в три часа. Том смотрит в пол – теперь уже он не может поднять глаза. - Мама… - Я найду, что сказать, не волнуйся. Он судорожно кивает, быстро-быстро, и зачем-то хватается за дверной косяк. - Ну… прощай? - П… прощай. Все ведь понятно, как божий день. Нельзя забыть то, что разделило их на годы. Нельзя перечеркнуть все это одним махом. Нельзя вот так вот легко смириться с тем, что сделало чужими двух самых близких друг другу людей. Нельзя. Поэтому приходится быстро-быстро моргать и отворачиваться, чтобы он не увидел, как кривятся губы. Поэтому приходится не говорить ни слова – точка поставлена наконец-то, только после не того предложения. Поэтому ступеньки сейчас плывут перед глазами. * * * * * - Том?! Ты куда?! Уже на улице кто-то с силой хватает его за рукав и разворачивает к себе. Лицо девушки смутно знакомо. Только вот не хватало сейчас разбираться в закромах памяти. - Том, ты чего? Куда ты собрался!? Ну, конечно. Это она. Девушка с фотографии. - Я не Том, - снисходительная улыбка. Голос очень вежливый, и даже голова немного склонена набок – сама доброжелательность. - Не Том? Как… а кто? – она ошарашена. Глаза огромные, почти испуганные. Взгляд бегает по лицу, цепляется за что-то – наверняка разум подсказывает, что перед ней Том, а внутренним чутьем понимает – что-то не так. - Я его брат. - Брат?.. Замешательство становится еще больше. - Да, брат. - Но… - Извините, я спешу. То, что девушка сейчас стоит с открытым ртом, пытаясь переварить услышанное, кажется очень смешным. Интересно, что Том рассказал ей про него?.. Сволочь? Урод? «Не брат мне»? …Умер?.. * * * * * В маленьком привокзальном кафе, как и в первый день приезда, людей почти нет, и это радует несказанно. Не видишь чужих лиц – счастливых, улыбающихся. Никто не смотрит на тебя с любопытством. Черт, это же так глупо и банально, так по-детски: радоваться, что в зоне видимости глаза не мозолят обнимающиеся парочки с блаженством на лицах. А за окном – дождь. Не сильный, не ливень, но все окно уже в мелких каплях. И в каждой – его отражение. Или Тома. Разницы нет. Не убежать. Не скрыться. Не изменить. На ум приходит глупая мысль, что с него сейчас хоть картину пиши: одухотворенное лицо, задумчивый взгляд куда-то вдаль… Смешно. Дождь барабанит по стеклу – одни капельки сменяются другими, стекают вниз, исчезают… На часах без двадцати три. Поезд уже прибыл, и, вроде бы, уже можно идти в купе. Лечь на полку и заснуть под шелест дождя и затянутое тучами небо. Забыть обо всем хотя бы на одну ночь. Но он почему-то сидит. Злится на себя. Называет дураком и идиотом. Уговаривает и резко обрывает. Но уйти – нельзя. Никак. И пусть Том называет это хорошо развитой интуицией. Без десяти. Нужно идти. Он опоздает. Уже без семи. - Билл! Что-то рвется, пружинит, летит вниз, груди больно от частых ударов сердца, рука, сжимающая ручку двери, трясется, как в лихорадке, и хочется дышать ртом, зажмуриться, помотать головой туда-сюда, чтобы очнуться… Отцепить сжатые пальцы. Сосчитать до трех. Медленно развернуться… Том стоит в двух шагах. Он зашел с другого входа. Том. Том. Он улыбается – легко, едва заметно, краешком губ. Улыбается. Том. Стоит. Рядом. С. Ним. Два шага – это так чудовищно мало, чтобы быть препятствием на пути. Два шага – это так чудовищно много, чтобы, наконец, ощутить губами соленую кожу, а руками – горячее тело. - Я тебя по всему вокзалу искал. А ты тут объедался, оказывается!.. - … Дождь за окном зарядил сильнее. А капельки дождя на стекле соединялись в ручейки. |
Оставить комментарий Перейти к списку фанфиков