|
Сколько себя помню – я всегда любил имбирное печенье. Мне нравилось есть его, не торопясь, отламывая небольшие неровные кусочки, смаковать вкус, перекатывая на языке, и, наконец, запивать чаем: мама тогда запрещала нам есть всухомятку. "Тогда" - это бесчисленное, кажется, количество лет назад, когда я еще едва доставал рукой до антресоли в кухне. Сейчас это кажется мне смешным: мой рост давно больше тех ста семидесяти сантиментров. Вопреки мнению о "девичьей памяти", то самое "тогда" запомнилось мне настолько хорошо, что я, наверное, смог бы перечислить наше школьное расписание.
В одном из написанных на страницах памяти дней – тревожном, сумеречном, наполненном слишком громким для шести утра лаем собак за калиткой – я с ужасом нахожу начало ниточки продолжающегося "теперь". Мне хочется разорвать ее тотчас, как только нелепая сцена всплывает перед глазами, и я, несомненно, сделал бы это, будь у меня машина времени. Но ее нет.
Все это было до абсурда глупым.
- Да не брал я твое чертово печенье, - повторил я уже в десятый раз за последние двадцать минут. Том закатил глаза, откровенно раздраженный моим "нежеланием признаться", и вылил содержимое чашки на пол.
- Том! - возмущенно воскликнула мама; чайные капли забрызгали штанины ее светлых домашних джинсов.
- Можешь винить в этом Билла, - меланхолично отозвался старший, вычищая из-под ногтей несуществующую грязь. Фраза оторвала меня от завороженного рассматривания медленно расползающейся по паркету лужицы.
- Я не брал твое печенье, - пробормотал я; этот разговор меня изрядно достал. Лаяли за окном псы, ронял последние листья старый покосившийся клен, и до школьного автобуса оставалось всего полчаса.
- Больше некому, - привел контр-аргумент брат, складывая руки на груди.
- Чушь собачья, - бросил я, отправляя в рот, без сомнений, свое печенье. - Я бы сознался.
- Да ни за что.
- В отличие от тебя, я всегда говорю правду.
Том нахмурился - меж бровей пролегла тонкая недовольная складка.
- Ах да, прости, ты не врешь, а приукрашиваешь, - ехидно добавил я.
- Если ты про Анну...
- И про Анну, и про Луизу с Мартой. Кто там еще?.. Элизабет?..
- Билл!
- Том!
- Мальчики! - одернула нас мама. Мы пристыженно замолчали: наши споры, по обыкновению, не выходили за пределы комнаты, и обсуждение девочек Тома, какими бы выдуманными они ни были, - тоже.
- Я просто хочу, чтобы он научился разделять свое и чужое, - сказал старший, не поддаваясь пинкам пытающейся выпроводить нас матери.
Я вздохнул, закидывая на плечо рюкзак, и направился в прихожую. Я и вправду не притрагивался к его дурацкому печенью, но если мой близнец что-то вобьет себе в голову, выбить это оттуда представляется возможным разве что с помощью амнезии. Предпочтительно полной.
- Я тебе это припомню, - пообещал он мне, и я не нашелся, что ему ответить. Быть может, потому, что был уверен в его словах на сто чертовых процентов.
***
В семнадцать лет пятерка* по математике кажется тебе сущим пустяком, но в триннадцать она – настоящее горе. По крайней мере, у меня было именно так.
Мой личный ночной кошмар стал явью пятого октября, когда я, задержавшись на перемене, вбежал в класс последним.
- Очень плохо, Билл, - своеобразно поприветствовала меня фрау Линдманн, вручая листок со сданным накануне заданием. Я рассеянно смотрел на жирную "пять" внизу листа, ошеломленный и пристыженный. Еще вчера, кладя свое задание поверх стопки других, я был твердо уверен в правильности каждого примера.
- Дай сюда, - пробормотал я, осененный внезапной догадкой, выхватил работу из рук брата и почему-то совсем не удивился, узнав в ней свою собственную. Талант к списыванию и последующей подмене был у старшенького в крови.
Том улыбнулся и пожал плечами – мол, извини, брат.
Не будь мы Каулитцами, мы бы остановились в тот же день.
***
- Между нами никогда не было конкуренции, - неоригинально врал я, и Том согласно кивал, предусмотрительно поворачиваясь в сторону камер. Нас ослепляли вспышки, и мне жутко хотелось почесать в уголках нещадно слезящихся глаз. Журналистска умиленно улыбалась, пробегаясь взглядом по заготовленному тексту, чтобы задать очередной вопрос о нашей необыкновенно тесной связи.
Я мысленно смеялся, вспоминая о спрятанной под подушкой томовой майке и – он думал, я не замечу – собственных джинсах в его чемодане.
Вот только я не знал, можно ли было назвать это конкуренцией.
***
- Спорим, я с ней пересплю? - спросил Том, растягивая губы в нахальной ухмылке.
Стемнело, и вечер был полон особых, "вечерних" звуков: опасным "вжих!" проносящихся по пустому шоссе автомобилей, пьяным, заразительным смехом и приглушенным грохотом музыки за стенами покинутого нами клуба.
- Она вообще-то моя девушка, - напомнил я, с трудом связывая слова друг с другом. - Кажется.
Меня шатало, и сигарета норовила выпасть из слабых непослушных пальцев. Стоило запрокинуть голову, и небо – безмятежное, черное – начинало баюкать меня в своих огромных бархатных ладонях.
- Вот и проверим, - подал голос Том, затягиваясь. Я зачарованно смотрел на то, как он курит, выпускает изо рта сизый дым, как манит меня за собой, ведя меж красноватых стен, на которых танцевали, сплетаясь, тени. Кнопка "REW" переключала картинки непозволительно быстро, лента нашего кинофильма тянулась резкими рывками.
Я ласкал взглядом сильную спину близнеца, переходящую в обхваченную женскими ногами поясницу, и пытался вспомнить, когда мою собственную кассету поставили на паузу. Я прижался губами к лопатке брата, задумчиво провел языком вверх, теряя самого себя в интимном полумраке комнаты. Том прохрипел что-то – его голос потонул в протяжном стоне – и подался вперед, вдавливая девушку в постель.
У этого, иного "тогда" был привкус легких "Мальборо" и разбавленного соком мартини. А еще иррационального довольствия от того, что машину времени все-таки не изобрели.
- Вы ебнутые, - выдохнула Катрин, застегивая плотно обхвативший ее полную грудь лифчик. - И игры у вас соответствующие.
Том улыбнулся; я мог бы подумать, что виновато, если бы не знал своего близнеца так хорошо. Он развел руками. Секс разморил его, и движения стали плавными, мягкими, как невесомые мазки акварелью.
Она хлопнула дверью, отделяя наше сумасшедшее "тогда" от невероятного "сейчас".
Я рассмеялся, признавая поражение, и откинулся на спину, закрывая глаза. Веки постепенно наливались свинцом, тело объяла сладкая нега, и до рассвета, кажется, было еще так далеко.
Качаясь на волнах абсолютного экстаза, я не сразу почувствовал влившееся новой струей ощущение – прикосновение теплых губ Тома к моему животу.
И, конечно же, я не смог понять, насколько это было "по правилам". Потому что вопрос "мое" или "его" в данном случае оставался открытым.
____________________
Примечание:
* - в Германии обратная система оценок.
|