|
Он зашел без стука, широко распахнув дверь так, что та глухо ударилась о стену, и бесцеремонно уселся на кровать к брату. Билл нервным движением убрал за ухо прядь смолисто-черных волос и облизнулся; губы влажно блеснули в полумраке комнаты.
Мини-экран айпода горел ровным неоновым цветом, из наушников слышалось едва различимое шипение: Том снова ушел в свой мир, оставшись наедине с музыкой.
Билл вздохнул, снова прошелся языком по губам и решительно пихнул старшего в бок. Юноша вздрогнул, явно не ожидав, что кто-то будет посягать на его личное время в ближайшие полчаса, и выключил айпод, заранее зная, что так просто от брата не отвязаться.
- Что?
- Я соскучился, - Билл как-то слишком быстро оказался лежащим рядом – фразу он выдохнул прямо в ухо близнецу. Том непроизвольно вздрогнул; он слишком хорошо знал эти хрипловатые нотки в голосе младшего. За окном шумел дождь, в спальне было настороженно-тихо и пасмурно-серо, словно времени было никак не четыре часа дня, а, как минимум, шесть часов вечера.
- Мог бы закрыть дверь… - произнес гитарист, комкая в руках край майки. В такие моменты он чувствовал себя унизительно неловко. Собственное поведение раздражало, но он ничего не мог с собой поделать.
- Зачем? Мы одни, как минимум, до семи… - брат прижался к вмиг запылавшему бедру Тома; пальцы с аккуратным черно-белым маникюром быстро пробежались по груди, задев через ткань сосок. Каулитц-старший судорожно выдохнул: чертов поганец знал, что делает.
- Билл, я…
- Меня так угнетает эта поганая погода… - и поцелуем в шею. – Причини мне радость?
Близнец хотел сказать, что младший выразился неправильно и так говорить нельзя, но мысль выбилась из его головы с новым касанием губ. Вокалист впился в кожу, оставляя красные следы; руки свободно скользнули под футболку. Том порывисто вздохнул, вплетая пальцы в волосы парня, отдаваясь ощущениям, упиваясь моментом покорного подчинения. Они оба знали, за кем ведущая роль, не было смысла ломать привычную постановку. Все должно идти своим чередом.
Билл раздевал его нетерпеливо, дико, неосторожно царапая ногтями, заражая своим сумасшествием, словно опасной, но желанной болезнью. И тот входил во вкус, парой движений выдергивая ремень из петелек, опрокидывая юношу на спину и стаскивая джинсы. Языком – по шее, впадинка у горла, словно чаша; ванильный дурман кожи, идеальная молочно-белая матовость, выдохами, поцелуями – тропинкой по выступающим ребрам. Лед запястий, подскочивший пульс, облизать пальцы, покусывая подушечки – совсем не такие как у него самого, нежные и гладкие. Билл обнял его талию худыми бедрами, плотно, прижимая к себе, приглашая в свое тело, хриплым шепотом: «Быстрее»; в висках – «хочу», столь надрывное, что рвутся сосуды.
И Том толкнулся вперед, вот так, без смазки и подготовки, с рыком. Жадно, жарко, невыносимо узко, чертовски желанно. И хочется больше, потому что иначе – никак, потому что необходимо по максимуму, до сорванных голосовых связок и бессильно опущенных век. Ноги младшего скользят по влажной коже, лодыжки напряженно скрещены, ресницы дрожат, горло беззащитно открыто, и брат, не задумываясь, впивается в него губами. Томный стон, судорожные объятия – «еще, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста…», язык тела до банального очевиден. Тени танцуют на их тесно переплетенных телах, перескакивая с одного участка на другого.
Они кончают одновременно, перетекая один в другого – плавный изгиб поясницы и выгнутая спина. Том обессилено падает на дрожащего от последних отголосков оргазма близнеца, расслабленно прикрывая глаза и вспоминая, наконец, про чертову серость за окном, отсутствующих родителей и сиреневый плед под Биллом, а заодно о том, что его зовут Томом, и он в очередной раз переспал с собственным братом.
Вокалист восстанавливает дыхание, смотря в потолок и расслабленно водя рукой по предплечью парня.
- Меня так угнетала эта поганая погода… - шепчет он, кожей чувствую улыбку старшего.
- Я запомню, - неожиданно произносит тот. И, не договаривая, мыслями: «Кто бы знал, что причинять радость окажется таким приятным занятием».
|