|
Пальцы у Тома всегда холодные, словно он минимум полчаса держал их под холодной водой. "Как у покойника", - шутливо журю его я, а он пихает меня локтем в бок, точно таким же острым, как и мой собственный, и хватается за край необъятной майки, мол, ничего не холодные, показалось тебе. Я улыбаюсь и пожимаю плечами – как скажешь, тебе виднее – и делаю вид, что не замечаю, как он покупает банку горячего шоколада и греет о нее руки. Ему нравится ощущение собственной независимости, когда море по колено и миллионы девочек у ног, будто и нет никакого близнеца, и не нужно оборачиваться. Мне - нужно, и мы оба понимаем это слишком явно, но прекратить, прервать - значит, перекрыть поток дарящей жизнь крови.
Я прячу руки в карманы и сжимаю кулаки. На моем лице не дрогнет ни один мускул.
Мы возвращаемся в отель далеко за полночь, в смутный час открытых ночных клубов и дворовых потасовок, когда фонари мигают неверным огнем, а собаки на улицах заливаются предупредительным лаем. Я сижу на заднем сидении черного мини-вэна, склонив голову, и чувствую тепло привалившегося к моему боку Густава. Позади тяжелый день, усталость скосила вровень со щелчком выключенной камеры, и сейчас всё, что мне хочется - это упасть на мягкую перинную кровать и забыться тяжелым сном без галюцинногенных сновидений.
Я знаю, что дорога занимает не более получаса, и это знание наполняет меня неподдельным счастьем.
Автомобиль погружен в полумрак, и, если бы не ухабистая дорога - асфальт меняют непозволительно долго - мы все давно бы уснули, наплевав на время и место. Но время и место ощущаются кожей, тихо шипит невыключенная рация Саки, да треплется по телефону Йост, а всё остальное остается за бронированными стеклами машины, столь же недоступное, как и подаренная фанатами звезда в небе.
Мы останавливаемся у гостиницы ровно в четыре часа утра и долго выгружаемся, без малого собирая себя по частям. Георг опирается на руку охранника, молчаливо принимая его помощь, и с трудом преодолевает несколько ступенек крыльца. Мне жаль его: он выпил больше всех, и наутро ему будет плохо. Мое сочувствие иссякает почти сразу: я нахожу взглядом Тома, и мы синхронно направляемся к лифту, одинаково вымотанные прошедшим днем.
У близнеца косят глаза и дрожат руки, он почти не пил, поэтому я наливаю ему стакан обжигающего виски и заставляю выпить, пропуская мимо ушей вялые слова протеста.
Алкоголь расслабляет его. Я раздеваю его сам: аккуратно снимаю кепку и дюрагу, обе майки, насквозь пропитанные запахом дешевых зрелищ, кроссовки, носки, безразмерные джинсы, узкие боксеры. Том благодарно улыбается, и я почти плачу от нежности, когда чувствую нежное прикосновение его холодных мозолистых пальцев к щеке.
Мне хочется побыть девчонкой и поныть о том, что мне, черт возьми, слишком мало любви, ведь грязь и цинизм съедают, выжигают, убивают всё человеческое; что, если бы мне сказали об этом раньше, я бы не поверил, нет, ни за что бы не поверил, а сейчас - так привычно, горько, больно, раскаленным песком под веками, кандалами на запястьях, слишком тонких для тяжелого железа.
Я боюсь, что не выдержу - прямо сейчас сорвусь, наберу номер Йоста и скажу одно емкое слово "Хватит", так, что он поймет по одной лишь интонации.
- Билл?..
Я опускаюсь на колени перед братом и прижимаюсь губами к бедру. Его кожа горячая, матовая, сплошь персиковая, и я пробую ее на вкус, проводя языком вверх, к выступающей бедренной косточке, забывая обо всем на свете.
На тумбе горит одинокий ночник, и во всем мире существует только этот четыреста восемьдесят третий номер, где я беззвучно плачу, уткнувшись лицом в живот Тома, а он гладит меня своими красивыми руками с восхитительно холодными пальцами.
Я просыпаюсь легко, без будильника, как только короткая стрелка часов останавливается на десяти. За окном апокалипсис локального масштаба: дождь и ветер, выгибающий ветки деревьев.
Я лежу, удобно устроив голову на плече близнеца, и бесцельно изучаю стену напротив. Знаю, что в соседнем номере уже рубится в плэйстейшн Густав, Георг всё еще спит, а в ресторане на первом этаже стучит по клавишам ноутбука Йост. Я лениво глажу Тома по груди, целую в самую середину и поднимаюсь с постели.
После теплого одеяла комната кажется мне невообразимо холодной, и я зябко передергиваю плечами, но вскоре это ощущение проходит. Надеваю майку брата, прямо на голое тело, собираю волосы в хвост и закуриваю. Никотин отравляет мои легкие не больше десяти секунд: почти сразу тушу сигарету в стеклянной пепельнице.
Я с наслаждением принимаю душ, целую только что проснувшегося Тома и на целых полчаса забываю о записанных на листе А4 мероприятиях.
Тишину номера разрывает трель звонка группы "Работа".
Холодные пальцы близнеца срываются с моей талии.
И это - мой укол в счастье.
|