Телефоны

2007.

- Том, лови!..
Голос смешался с другими звуками улицы: тревожным щебетанием ласточек, гомоном, шелестом деревьев, гулом машин за железной оградой – и исчез, канув в небытие. Трагически нависало небо, сегодня удивительно низкое, реальное, словно отраженный асфальт. Пахло надвигающейся грозой, у кромки горизонта изредка мерцали изломанные линии молний, ветер настырно трепал воткнутый кем-то в землю флажок с логотипом школьного фестиваля.
Том отер лоб и оттянул ворот майки: ткань неприятно липла к телу. В пяти метрах от него валялся баскетбольный мяч.
- Эй, там, на пароме! – Дженсен помахал рукой, привлекая к себе внимание. - Ты что, не слышишь меня совсем?
- Извини, задумался, - Каулитц обхватил руками шею и повертел ее из стороны в сторону. – Погода убийственная.
- Ага, - только и отозвался приятель, подбирая мяч.
Том прошелся по площадке, чувствуя приятное тепло покрытия сквозь тонкие подошвы кроссовок, и присел на скамью. Юноша потянулся за бутылкой с водой, руки дрожали, и неловко отвинченная крышка полетела куда-то наземь. Жадный глоток, горло обдало приятной прохладой, под ложечкой голодно засосало.
- Я домой, - сообщил парень, поднимаясь на ноги.
- No problem, - отозвался Дженсен со свойственной немцам гротескностью в произношении и добавил, весело отсалютовав вслед. – Пока я в выигрыше!
- Надолго ли? - пробормотал Том, перекидывая хвост терпко пахнущих косичек через плечо.

***

2007.

Дома пахло домом – тем самым настоящим запахом родного – так сильно, что парня одурманило. Он аккуратно присел на сложенные в прихожей ящики: ремонт спальни находился в самом разгаре – и прикрыл глаза, старательно удерживая восхитительное чувство дежа вю. Разгоряченная после игры кожа остывала, пот подсыхал, сменяясь мурашками по всему телу, которые, кажется, побежали даже по шее.
За окном громыхнуло; на раскат отозвались с десяток сигнализаций припаркованных под окнами автомобилей, в недрах квартиры зазвонил телефон – полилась какофония.
- Билл, возьми трубку! – прокричал Том, наконец-то снимая еще недавно кажущиеся такими удобными кроссовки, и блаженно вытянул ноги.
Телефон надрывался еще секунд пять и, наконец, затих. Билл по-кошачьи плавно выступил из гостиной и прислонился лопатками к дверному косяку.
- Да, мам, всё хорошо, - проговорил он в трубку, прижимая ее к уху плечом, и жестом показал, что ужин готов. Том благодарно улыбнулся, скинул мокрую майку прямо на пол прихожей и проследовал в кухню.
- Я заеду завтра, - младший близнец направился следом, наблюдая за тем, как брат накладывает из кастрюли макароны и обильно заливает их соусом. – Тома дать?
Юноша развернулся, протестующе замахав руками.
- Я, конечно, очень люблю маму, но…
- Да-да, он тоже соскучился и хочет с тобой поговорить, - Билл всунул в руку старшего трубку и тут же отскочил в сторону, избегая шлепка по заднице.
- Зараза, - и другим голосом, нарочито радостно: – Привет, мам!
Это казалось абсурдным: звонить друг другу два раза в день, находясь, вопреки обыкновению, не просто в одной стране, но и в одном городе. Двадцать пять минут езды – и ты перед дверьми родительского дома, гостеприимно распахнутыми для тебя в любое время суток. В бешеном графике его звездной жизни постоянство ценилось на вес золота. Пожалуй, семья была единственным якорем, что держал его на земле, не позволяя пуститься в бездумное плаванье по волнам взрослых развлечений. Токио Отель – современная легенда. Им с Биллом было всего семнадцать, а у их ног уже лежал весь мир: Германия, Франция, Италия, Россия – и это только начало.
- Томас! – оглушил его властный окрик матери.
Юноша прокашлялся, отвлекаясь от собственных мыслей.
- Так о чем ты говорила?..
Симона тихо засмеялась.
- О том, что тебе нужно быть внимательнее, - сказала она, и парень живо представил себе ее улыбку: живую, солнечную, от которой появляются очаровательные ямочки на щеках. – Жду вас завтра. Целую.
- Пока, мам, - Том нажал на кнопку отбоя и сел за стол, тут же берясь за вилку.
- Разморило? – кивнул Билл на обнаженный торс близнеца и устроился сбоку от стола.
- Не то слово. На улице парилка. Ты, небось, с кондиционером обнимался?
- Без него я бы сварился тут в собственном соку. Хоть бы дождь пошел…
Старший брат согласно покивал, отправляя в рот очередную порцию макарон; вилка глухо звякнула о край тарелки.
- Как Дженсен? – наигранно безразлично осведомился младший, бесцеремонно упираясь ступнями в бедро брата.
Юноша мысленно рассмеялся.
- Превосходно. Ревнуешь?
Билл презрительно фыркнул.
- Вот еще.
Том и сам не помнил, с какого момента их времяпрепровождение начало разграничиваться. Раньше были втроем – они и Андреас. Потом коммуна разрушилась, Энди отдалился, сохраняя контакт только с младшим близнецом, у старшего появилась своя тусовка, да так и разбежались. Иногда Тома колола обида на самого себя – за то, что позволил разрушиться, казалось бы, незыблемой дружбе, но в компании своих новых друзей подобные мысли исчезали быстро.
- Завтра к маме, - напомнил Билл, продолжая топтаться на бедре брата.
- Я помню, - улыбнулся Том, приступая к еде. Близнец перемахнул через него ногами, ставя их на пол, покрутил головой, словно выискивая что-то, и поднялся со стула.
- Я в ванную, - сообщил он, оборачиваясь через костлявое плечо. Черная ткань футболки туго натянулась меж выпирающих лопаток.
Старший кивнул, остановившись взглядом на тонкой полоске бледной кожи меж майкой и выглядывающими из джинсов боксерами.
- Ага.

***

1993.

…а помнится, когда-то Симона не могла их отличить. Кажется, что это было так немыслимо давно, где-то в другой, оставленной позади жизни. Это сейчас – безошибочное «Билл» по одному звуку шагов и смешливое «Том» в ответ на сердитое сопение в трубке: потревожила, разбудила; а тогда – неуверенно покусывать губы, переводя взгляд с одного на другого: маленькие, мягкие, ни родинок, ни пирсинга, только одинаковый светлый пушок на головах.
- Аккуратнее, не покалечьтесь!
Билл (или это Том?) толкнул брата с присущей детям неосторожностью, и тот шлепнулся в гору собранных дворником листьев. Секунда – и вот уже по детской площадке разносится рев, его тут же подхватывает второй голос, и Симона подскакивает с лавки, несясь к ним.
- Я же говорила вам не баловаться! – почти стонет она, поднимая Тома на ноги и грубовато утирая слезы вышитым платком. – А ты чего ревешь? – обращается она ко второму, и Билл испуганно замолкает, беспомощно разворачиваясь к старшему. Молчат оба, только слышны свистящие вдохи-выдохи и тихие всхлипы.
- О, Боже… - шепчет Симона, одновременно привлекая сыновей к себе, обхватывая руками узкие спинки, прижимая к груди и прикрывая глаза.
Устала. Как же она, черт возьми, устала.
- Нелегко с двоими, да? – слышит она мужской голос позади себя. Женщина оборачивается.
- Да, это сущий кошмар, - говорит она темноволосому незнакомцу, сидящему на ближайшей лавочке, и не может не отметить про себя его располагающую к общению внешность и рок-журнал в руках.
Близнецы притихают, утомленные прогулкой и недавней истерикой, и синхронно забираются на лавку. Симона садится рядом, гладит по голове сначала Билла, потом Тома – те в ответ сонно хлопают ресницами.
- Они очаровательны, - говорит мужчина и чуть склоняет голову, представляясь: – Гордон.
- Симона.
Она никогда и ни с кем не знакомилась на улице.
- У вас есть дети, Гордон? – не отдавая себе отчета, спрашивает женщина, внимательно вглядываясь в его зеленые глаза. Он улыбается и, вопреки ее ожиданиям, качает головой:
- Нет.

***

2007.

POV Tom.

Больше ранних подъемов я ненавижу только телефонные звонки. «Трыыын-трыыын» - надрывно, по нервам, на второй секунде хочется схватить аппарат и зашвырнуть в стену. В этом есть какой-то потаенный садизм: использовать домашний телефон в электронном веке, когда у каждого младшеклассника есть мобильный, что уж говорить о звездах мировой величины?
- Аллоо? – привычно растягивает слова Билл. У него мокрые волосы и потекшая косметика, которую он почему-то не смыл.
- Привеет, Девид, - здоровается он с собеседником на том конце провода, а я раздраженно фыркаю.
Из одежды на брате только черные боксеры, плотно обхватившие ягодицы, и нелепый, почти девчачий топ на бретелях. Будь у Билла грудь – смотрелось бы круче, а так это всего лишь жалкая пародия на девушку. Не понимаю, как его можно хотеть? А его хотят: девочки, мальчики, женщины, мужчины – да и какая, в сущности, разница? Унисекс востребован, потому что универсален. Впрочем, большинство приходящих на наши концерты фанаток члена-то настоящего в руках не держали, так, на картинки глазели сквозь растопыренные пальцы; возраст полового созревания, гормоны сыграли главную роль. Плакаты, задранные майки, вызывающие выкрики. А он что? А он – руки-палочки и выпирающие ребра. Не удивлюсь, если его поклонницы возводят в своеобразный фетиш даже это. А кому рассказать, что он причмокивает, когда ест, давит прыщи, а из родинки под губой у него торчат два невидимых волоска – так не поверят же.
Билл стоит, скрестив ноги, и теребит пальцами тянущийся от трубки провод. У него на ногах резиновые шлепки. Фиолетовые. У меня – синие.
- Пока, пока, - весело прощается младший и сам нажимает на сброс. Я ловлю себя на мысли, что все это время пялюсь на его бесконечные белые ноги.
- Девид, да? – медленно произношу я, наконец, поднимая взгляд.
- Ну да. Завтра в студию. Восемь утра, - небрежно отзывается брат, проходя мимо, но я цепляю его за локоть. – Что?..
Мне хочется напомнить ему, что продюсеры не звонят по домашнему телефону, но с губ слетает совсем другое:
- Меня бесит твой топ.
Билл щурится, словно от яркого света.
- Снять?
Я пихаю его в бок, а он смеется, направляясь в свою спальню, слегка покачивая худыми бедрами.
Я массирую пальцами шею под дредами и думаю о том, что мой близнец вопиюще асексуален.

***

2007.

POV Georg.

Каулитцы заходят в студию одновременно, а мне не приходит на ум ничего иного, кроме как назвать их в приветствии «сладкой парочкой». Билл усмехается, Том отшучивается, упоминая про уровень моего интеллекта, а я думаю о том, что эти двое – самые независимые друг от друга близнецы, какие существуют в природе.
«Мы с Томом всегда вместе», - беззастенчиво врет младший в интервью, и мне смешно, потому что я знаю, какие отношения между ними на самом деле. «Привет-пока-передай-соль». Все остальное – красивый и удачный пиар. Мы привыкли.
Густав не любит разговоров на эту тему. Но я твердо уверен, что игра игрой и остается. Невозможно скрываться в свете камер двадцать четыре часа в сути. Невозможно же?..

***

2002.

За окном лило как из ведра. Весна выдалась мокрая, дождливая, вся сплошь свинцовая, серая, металлическая – не высунешься. За окном сплошная пелена, небо непроницаемое, по стеклу – ленивые разводы. А наутро, когда дождь кончится, земля, которой не коснулся асфальтоукладчик, будет мягкой и чавкающей, словно готовая вот-вот разверзнуться и поглотить ни о чем не подозревающего пешехода с головой.
Билл рассеянно водил пальцем по ковру, отчаянно скучая и не зная, чем себя занять.
- Ну, долго еще? – нетерпеливо поинтересовался он, разворачиваясь в сторону кровати.
Том устало вздохнул.
- Если бы я мог выбирать для себя продолжительность болезни, я бы давно это сделал, - произнес он терпеливо, словно объясняя одну из прописных истин несмышленому ребенку. Близнец надул губы, решительно поднялся с пола и, преодолев расстояние в пару шагов, плюхнулся на постель к брату.
- Зарази меня тоже, - потребовал он, ложась на бок. Том недовольно отпихнул его от себя.
- Еще чего не хватало. Я не хочу, чтобы мне влетело от мамы.
- Я скажу, что сам виноват.
- Ага, как же, - не нашел лучшего ответа старший и отвернулся.
Его знобило. В висках гулко пульсировала кровь, температура поднялась много больше положенной нормы, выпитая полчаса назад таблетка медленно переваривалась в пустом, по сути, желудке. Юноша изнемогал, путаясь непослушными конечностями в скомканных одеяле и простыне, но не жаловался, стоически терпя все неудобства.
- Тоом, - тихонько позвал Билл, придвигаясь ближе, скользнул ладонью по влажной от пота спине, прижался, утыкаясь носом в позвонки. – Тоом, - еще тише, приподнимаясь на развороченной постели.
- Ну, чего тебе? – со вздохом отозвался старший. Его близнец мог быть по-настоящему приставучим. Как вдолбит себе что-нибудь в голову – так и щипцами не вытащишь.
- Зарази меняяя, - вновь заканючил Билл, обнимая брата чуть повыше ребер.
- Уйди, неудобно, - Том поморщился, отпихивая его от себя – одни кости, углы, и подбородок неприятно впивается в плечо. – Жарко.
- Это всё температура, - заявил младший, просовывая ногу между его колен, притираясь, словно сглаживая шероховатости и преграды между их телами.
Том выдохнул – горячо, потерянно, обреченно.
- Свали, а?
Билл не успел удивиться грубости его тона: дверь открылась, и в комнату вошла мама.
- Это еще что такое? – спросила она своим высоким голосом. - А ну марш в соседнюю комнату! Еще не хватало, чтобы ты тоже заболел!
Мальчишка скатился с кровати, неуклюже задев угол тумбочки, скривился, потирая плечо, и вышел из комнаты.
Он вернется сюда ночью, когда Тому надоест перестукиваться по стенке. Проверенный сценарий.

***

Из дневника Билла Каулитца.
23 мая, среда.

Ненавижу самолеты, ненавижу-ненавижу-ненавижу. Сидишь себе в салоне, как идиот: желания пройтись нет, в иллюминаторе – облака; трясет, тошнит – и это лишь малая доля испытываемых эмоций. Фобии-не фобии, кому какая разница; не хочешь – не лети, а потом объясняйся перед тысячами фанатов из-за отмененного концерта. «Простите-простите, я всего лишь боюсь летать». Ха-ха. На самом деле, мне все равно. Мне хотелось примитива, узнавания на улицах и увеличенных фотографий на афишах – я это получил. Пора на заслуженный отдых.
Боже, кого я обманываю?..
Просто тут слишком жарко, да и КПК не особо подходит для записей, но это лучше клетчатой тетради, в которую может подглядеть любой желающий. Дело не в том, что я открываю сверхъестественные тайны, но вы только представьте, какой ажиотаж произведет обнародованный личный дневник Билла Каулитца. Да будь у меня в нем хоть рисунки розовых зайцев, все равно запищат от восторга и выставят на аукцион. «Лот номер двадцать пять: мысли Билли». Массовая шлюшность.
Музыка в томовых наушниках играет так громко, что я слышу отдельные слова. Какой-то англоязычный рэп. Никакой смысловой нагрузки, сплошные тыц-тыц и немелодичный речетатив – вот уж действительно на любителя.
Мне скучно. Том спит так сладко, что его тут же хочется разбудить – из вредности. А потом нажаловаться на какую-нибудь ерунду.
…будь у меня такой брат, как я, я бы давно сомкнул руки на его горле.
Томми терпеливый. Грубый иногда, самоуверенный, да и бахвальство все пустое – бесит.
На самом деле посрать. На многое посрать, когда он вот так пододвигается ближе к подлокотнику и сонно кладет голову на мое плечо.

- Прилетели? – хрипло, не размыкая век. А я глажу его по запястью, слушая подушечками пальцев успокоенный дремой пульс. Мой собственный – зашкаливает, под горло.
- Спи, - шепотом.

***

2005.

POV Йост.

Какими бы взрослыми не казались дети, им не объяснишь, что зачастую приходится идти против их воли не потому что «так хочется», а потому что «так надо». Два на два, личные антихристы и надзиратели в одном лице: при них нельзя проигрывать. Каждый день – проверка на прочность, не оступиться, всё должно быть на высшем уровне: внешний вид – свежий, будто и не ты не спал ночами; настроение – супер, будто и не с тобой вчера ссорилась любимая девушка; общительность, открытость, дружелюбная улыбка. Тщательно завуалированный фарс, располагать и приближаться, не подпуская к себе. Правило номер один. Он уяснил свою уязвимость в первую же неделю.

- Я не буду.
- Я не хочу.
- Мне не нравится.
И еще сотни «не». Косящие карие глаза, сердито надутые губы, поблескивающее колечко пирсинга в брови. Воспоминания о нем, пятнадцатилетнем – сотканные из разрозненных лоскутков, словно старое бабушкино одеяло. Тогда не было уверенно распрямленных плеч и выглядывающего лучика татуировки-звезды.
Не было и его, усталого, измученного, тридцатипятилетнего, умудренного горьким опытом. Острая приправа – собственные ошибки. Горчит.

- …ты представляешь, они пели вместе со мной! Слово в слово, будто заучивали тексты наизусть! А я стоял и улыбался так, что скулы сводило. Думал вообще замолчать – и без того эхом отзывались.
Билл тараторил без умолку, экспрессивно размахивая руками, я только и поспевал, что отставлять попадающиеся на их пути предметы. Щеки мальчишки горели, глаза блестели, будто подмененные ограненными алмазами, колени – я видел – мелко подрагивали; еще не отошел от экстаза выступления, еще не до конца выпил нектар из признания толпы.
- А потоооом… - воздух в легких кончился, и мой маленький вокалист бессловесно распахнул рот, словно вытащенная из воды рыба, вдохнул полной грудью, закашлялся воздухом.
- Тише, тише, успокойся, - прошептал я, подавая Каулитцу бутылку минералки без газа и таблетку: сам не успокоится – ночью не уснет из-за бурлящего в крови адреналина, не дай Бог сорвет завтрашнее выступление. Это будет неприятным провалом в начале удачно стартовавшей карьеры.
Билл проглотил горький кругляшок, запив тремя жадными глотками воды, и упал на спину. Кровать у него мягкая, толстоперинная, пружинистая. В Магдебурге таких не было, да, Билли?
Он лежит с закрытыми глазами, щеточка ресниц на щеке, чуть приоткрытый рот, грудь мерно вздымается под плотной тканью футболки, колени расслабленно разведены в стороны. Таблетка сильнодействующая, растворилась быстро. Еще минута, и он будет пускать пузыри.
- Давай-ка спать, герой дня, - я стягиваю с него кроссовки, отчетливо понимая, что теперь он не то, что не разденется самостоятельно – даже не сдвинется с места.
Каулитц мычит и дрыгает ногами, помогая мне справиться с обувкой, а я чувствую себя неожиданно глупо. Видел бы меня Хоффман – посмеялся бы от души. Продюсер и его певец. Только деловые отношения.
Лязгаю пряжкой ремня, расстегиваю тугую пуговицу и молнию, стягиваю узкие джинсы с худых бедер, дальше, к коленям, снимаю совсем. С майкой Билли справляется сам, откидывает на пол и возвращается в исходное состояние. Из краешка губ течет тоненькая дорожка слюны.
Я смотрю на молочно-белые бедра («Девид, идиот, он же ребенок, черт возьми!») и едва сдерживаюсь, чтобы не подползти ближе, прижаться ртом к чувствительному местечку под коленкой, пощекотать языком. Он бы вздохнул и вплел пальцы в мои непослушные клочковатые волосы, а я бы преданно смотрел на него, даже зная, что не видит, и накрыл бы губами небольшой бугорок под боксерками, прямо через ткань. Он бы вздохнул судорожно и запрокинул голову, а я бы утолял его подростковый голод ласками, пока он не попросил бы остановиться. Или продолжить чем-то более серьезным.
- Долго ты будешь тусоваться в нашем номере? – из собственных мыслей меня выводит голос Тома. Я поворачиваю голову – словно в полусне – и благодарю всех известных Богов за то, что у меня хватило разума не осуществлять эти свои безумные фантазии, которые так некстати возникли у меня в голове
- Уже ухожу, - примирительно поднял руки я и двинулся к двери. Мальчишка посторонился, пропуская меня, и кивком пожелал спокойной ночи. Я ответил тем же.
Если бы я не знал, какие прохладные отношения между близнецами, то подумал бы, что Том ревнует. Сказки о неразлучности и почти мистической связи между ними сказками и остаются.
…Я стараюсь вдолбить это себе в голову, наблюдая («Подсматривая, Йост»), как старший избавляет брата от побрякушек и заботливо укрывает одеялом.

Я прохожу трехнедельный курс лечения у психиатра и больше не вспоминаю о маняще разведенных бедрах.

***

2007.

В студии жарко.
- Неужели тут нет вентилятора? – простонал Билл, обмахиваясь тетрадкой с текстами. Та была слишком толстой и не годилась на роль веера, но это лучше, чем ничего. Окна в помещении были заклеены еще с зимы, отодрать бумагу никто не додумался, поэтому сидели, словно в парилке. Саки ушел за питьем десять минут назад, да так и пропал черте где. Матерились всей командой – смачно и со вкусом.
- Деевид, почему мы не могли остаться в предыдущей студии? – спросил вокалист, сдувая лезущую в глаза челку.
Мужчина тягостно вздохнул: данный вопрос прозвучал уже в третий раз за последние полчаса.
- Потому что помещение сносят.
- А мы не могли им заплатииить?
Георг заржал.
- Каулитц, тебе совсем мозги расплавило!
Билл поморщился и кинул в приятеля пустой бутылкой. Промазал, конечно, да и сил для полноценной борьбы с вредителями вроде Листинга не было.
Саки встречали как народного героя. Бутылки с минеральной водой разошлись в момент.
Том едва не поперхнулся, почувствовав ощутимый тычок под ребра.
- Хули ты пихаешься? – развернулся он к Георгу и наткнулся на его серьезный взгляд.
- Ты бы присмотрел за своим братом.
Словно в полусне, гитарист перевел взгляд на Билла.
Тот распластался на диване, съехав на самый его край и широко расставив ноги. Майка задралась до самых ребер, открывая впалый живот; рука с бутылочкой у губ, под тонкой кожей шеи ходит кадык – глоток, еще один.
- Его неприкрытая сексуальность до добра не доведет, - сказал Георг, понижая голос до шепота.
Том напал без предупреждения – просто толкнул, больно наподдав локтем.
- У тебя, что, на моего брата стоит? – громко спросил он, вздергивая подбородок. И огляделся, поздно спохватившись, что его могут услышать, но нет: переговаривались продюсеры, шутили охранники. Билл невозмутимо читал надпись на этикетке.
- Том, ты чего? – ошарашено спросил Листинг, на всякий случай отходя на шаг – мало ли?
Юноша вздохнул и покачал головой.
- Извини.
- Тебе бы на свежий воздух: видимо, у близнецов мозги плавятся одновременно, - хохотнул басист, заработав беззлобный подзатыльник.
Старший Каулитц мысленно возликовал, что все обратилось в шутку. И наткнулся глазами на брата. Тот, не сводя с него гипнотизирующего взгляда, медленно облизывал губы.
Где-то в недрах студии звонил телефон.

***

2004.

- Нет, ты только погляди!
Том отвел взгляд от экрана, где шла кровопролитная бойня между его персонажем и персонажем Густава, и тихо присвистнул, увидев разворот протягиваемого Георгом журнала.
- Нихера себе сиськи!
- Ты на эту посмотри, - довольно произнес басист, переворачивая страницу. Старший Каулитц похабно заржал, вперившись глазами в изображение фигуристой блондинки на фоне пальмовых листьев, и откинул в сторону джойстик от Плейстейшн.
- Я тебя убил, - кинул ему Густав, резво расправившись с соперником двумя нажатиями кнопок.
- Да срааать, - отмахнулся гитарист. – Ты посмотри на эту!..
Все трое склонились над журналом, одинаково распахнув глаза и приоткрыв уже полные слюны рты. Листинг выругался и лег прямо на ковер, сжимая себя ладонью сквозь плотную ткань джинсов.
- Трахаться хочу – сил нет.
- Найди себе телку.
Они не заметили, как в номере появился Билл. Прошел мимо друзей, плюхнулся в кресло, лениво потянулся за пультом и переключил «AV» на один из кабельных каналов. Ведущая на экране принялась увлеченно расписывать преимущества одного стирального порошка перед другим.
- Хочу такую, как с обложки, - мечтательно произнес Георг.
- Да, да, - подхватил Том. – В бикини. Или как там называются эти трусы с нитками на заднице?
Каулитц-младший закатил глаза. В его собственном рейтинге приземистым мечтам не было места.

***

2007.

POV Tom.

- Томми.
- Мм?
Открывать глаза не хотелось. Сна не было, лишь теплая нега, обволакивающая тело и сконцентрировавшаяся где-то в животе, у пупка. Грело и отупляло, как отупляет лень. Мысли отсутствовали, дезертировав куда-то в дальние отделы мозга, к которым у меня не было доступа.
Я повел рукой в сторону, натыкаясь ладонью на приятную гладкость спины. Матово, персиково, изгибы и впадинки. Губы невольно расплылись в улыбке.
- Томми, - снова позвала моя избранница, и я приоткрыл глаза. Темнота обступила нас со всех сторон, заключив в мягкий кокон. – Мне пора.
- На работу?
Она кивнула.
- Куда же еще.
Я перевернулся на спину, потянулся, поджимая пальцы на ногах.
- Когда ты уже бросишь это свое… казино. Пока ты со мной, тебе не нужно беспокоиться о деньгах.
Она невесело хохотнула.
- Ты сам себя слышишь? «Пока».
Мы оба не любили эту тему.
Сначала мне не поверили. Как это – Том Каулитц, бабник, каждую ночь трахающий новую девочку, – и вдруг с постоянной подружкой? Нонсенс. Огласку этому решили не давать; Катрин удачно варьировала между почасовой работой и нашими свиданиями, не светясь на публике, но не была готова ехать в турне. Мы наслаждались возможностью видеться во время моего пребывания в Гамбурге.
Время скоротечно.
- Когда ты вернешься? – прошептал я, привлекая уже одетую девушку к себе. Она погладила пушащиеся на висках волоски и поцеловала меня в лоб своими горячими сухими губами. Губами, что сводили меня с ума.
- Вечером.
Я обнял ее за талию, стискивая чуть сильнее положенного, заранее тоскуя, переживая, не желая отпускать.
Катрин была тем человеком, что удерживал меня в состоянии реальности. Звездность больше не зашкаливала, установившись на отметке «норма».
- Я…
Она не успела договорить: дверь бесцеремонно распахнулась, вспыхнул свет. Я недовольно зажмурился, отползая обратно к середине кровати.
- Привет, - глупо поздоровался Билл, уставившись на замершую Катрин. – Как дела?
- Когда ты научишься стучаться? – процедил я, сжимая край одеяла до побелевших костяшек. – Или ошибся комнатой?
- Мне приснился кошмар.
- Не ври мне.
Повисло гнетущее молчание. Лишь тихо тикали часы на прикроватной тумбочке.
- Я уже ухожу, - пропела Катрин, подхватывая с кресла сумку. – До вечера.
Брат посторонился, пропуская девушку в коридор. Хлопок дверью заставил вздрогнуть нас обоих.
- Какого черта?.. – прошипел я. Скажи я на полтона выше – и сорвался бы на крик.
Только не истерить.
Билл в два прыжка оказался у кровати, забрался на нее и прильнул ко мне, прижимаясь своим тоненьким, одетым в легкую пижаму телом.
- Томми, - извиняющимся тоном прошептал он, и я с горечью отметил, что его «Томми» совсем отличается от «Томми» Катрин. В ее голосе не было этой порывистости, судорожного вдоха и неосознанной хриплости.
Я не знал, в чью пользу будет очко.
В груди вскипело.
- Иди на хуй, - я отцепил от себя руки близнеца и лег на бок, отвернувшись.
Ну же, покажи, что тебя не обделили мозгами.
- Прости, - Билл лег позади, обнимая обеими руками, и я с кривой усмешкой понял, что да, обделили. – Я, правда, не хотел помешать…
- Вали отсюда.
- Томми…
- Я не ясно выражаюсь? – я развернулся, и первое, за что ухватился мой взгляд – увлажнившиеся глаза младшего. Он, что, ревет?
Это окончательно вывело меня из себя.
- Какого хрена ты постоянно врываешься, когда мы вдвоем? Тебе, что, негде больше потусовать? Отправляйся в клуб, болтайся где-нибудь с парнями, но оставь нас в покое! У меня тоже есть личная жизнь, и мне не нужно твое участие в ней, уясни ты, наконец!
Меня несло:
- Тебе не нравится Катрин? Ох, прости, тут ничего не попишешь. Боюсь, она задержится в моей жизни еще на какой-то срок. Так что, хочешь ты этого или нет, но тебе придется смириться!
Билл смотрел на меня, не мигая, а потом просто поднялся на ноги и ушел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Внутри меня обосновалась непонятная мне самому пустота.
Я хотел, чтобы он съязвил, накричал, демонстративно обиделся, разбил что-нибудь. Безразличие было страшнее любой другой реакции.
Я не понимаю, что случилось со мной. С ним. С нами. Не ссора, разъяснение позиций. Разграничений.
Ты слишком привязан ко мне.
Но все, что я могу – это накинуть джинсы и шлепать босыми пятками по линолеуму, держа курс к твоей комнате.

***

1998.

Билл с силой захлопнул ногой дверь и швырнул рюкзак в угол. Внутри него клокотал гнев – невыносимый, жгучий, всепоглощающий. Всё, что хотелось – это в исступлении бить посуду, рвать занавески и по-звериному скулить. Злость накатывала волнами, чередуясь с по-детски смертельной обидой.
В конце концов, это было просто вопиюще несправедливо – растащить их с Томом по разным классам! Кому могла прийти в голову такая глупость? Неправильно, несправедливо, неоправданно!
Мальчишка, разувшись, пнул ботинки в сторону нежащегося на половичке Казимира, прошлепал в кухню… и оторопел.
Обеденный стол из светлого дерева, разлитое на полу молоко, сильная спина, обхваченная изящными женскими ногами, скрип, стоны, низкое гудение холодильника, закипающий чайник, виднеющиеся из-за широкого плеча отчима мамины локоны…
Билл пулей вылетел из комнаты, бегом устремился наверх, в пару секунд преодолевая трехметровую лестницу, ворвался в комнату, тяжело дыша, словно спринтер после длительного забега. Сердце билось где-то у горла, неровно, аритмично.
Не то, чтобы он не знал, чем занимаются родители, оставаясь наедине, но никогда не видел подобное воочию. Том – тот наверняка видел, на кассетах или в журнале, у младшего даже не было сомнений в осведомленности близнеца. Его самого не интересовала данная сторона взрослой жизни, увиденное оказало невообразимый шок, парализовав все его ощущения. Словно неосторожно опрокинули ширму, вместо того, чтобы чуть-чуть отодвинуть.
Так началось его половое воспитание.

***

2007.

POV Gustav.

За что я люблю опен-эйры – так это за мощный заряд драйва, свежий воздух и ни с чем не сравнимое чувство всемогущества, когда море по колено и весь мир на ладони. Я люблю играть в пасмурную погоду, когда небо висит низко-низко, и можно протянуть руку и потрогать, вот так просто, за бесплатно. Волнительный адреналин, крики толпы, и сама она, словно море в прилив, шумит и накатывает, грозясь снести ограждения.
Георг не любит опен-эйры: ветер и солнце портят укладку, он же помешан на собственных волосах. По мне, так час сумасшедшего позитива стоит этой небольшой жертвы. По сути, я довольно неприхотлив.
Близнецам, по-моему, всё равно, где играть: всегда одно и то же волнение, независимо от площадки и количества зрителей – будто перед прыжком с парашютом. Закрыть глаза, не дышать, лишь руки нервно трясутся. Они начали раньше, вдвоем; мы с Георгом присоединились позже. В такие моменты я забываю об этом.

Я слушаю «Муссон», взмахивая в воздухе воображаемыми барабанными палочками – вошло в привычку. Листинг валяется на диване, Йост долбит пальцами по клавиатуре ноутбука. Каулитцы сидят на одном кресле: фургончик маленький и тесный, но нам привычно.
Я улыбаюсь, когда Билл, ерзая на подлокотнике, отбирает у брата один наушник и засовывает себе в ухо. Том недовольно хмурится, бурчит, пихая младшего в бок, а тот смеется, хватаясь за его плечи, чтобы не упасть, говорит что-то – из-за музыки я не слышу, но могу предположить, что музыкальные предпочтения близнецов опять не совпали.
Саки делает знак, что до выступления осталась одна минута, и мы синхронно поднимаемся со своих мест. Георг сонно трет глаза, Билл пытается заправить за ухо прядь волос, но потом вспоминает, что они залачены, и сокрушенно вздыхает. Том перецепляет гитару на плече и барабанит пальцами по грифу. Брови сведены вместе, лицо непроницаемое, словно у игрока в покер. 
Мы выходим из фургончика. Ноги налиты ватой, в голове – ни единой мысли. Я делаю глубокий вдох и долго выдыхаю, выпуская весь воздух из легких. Я первый.
Я оборачиваюсь, одобряюще улыбаюсь и бегу к сцене.
А перед глазами стоп-кадр: тонкие пальцы Билла на плече брата.

***

Запись из дневника Билла Каулитца.
Без даты.

Бесит.
Я не знаю, что мне делать, но не могу оставить все, как есть.
Обрывки мыслей без смысла.
Я отключаю телефоны.
Мне страшно.

***

2007.

Утро начиналось тяжело. Солнце назойливо лезло в глаза, беспрепятственно преодолевая преграды вроде занавесок. Кондиционер работал на полную, гоняя по квартире потоки прохладного воздуха, но все равно не справлялся с царящей в комнатах духотой.
Том открыл холодильник, вытащил пакет кефира и, открутив крышку, жадно припал к нему губами. По подбородку потекли две тоненькие белые струйки, закапало на грудь. Юноша отер губы тыльной стороной ладони и звучно рыгнул. Голова прояснялась.
В соседней комнате громко спорили, но сейчас ему было наплевать на это – похмелье кантовало, ненавязчиво заставляя забить на всё и всех. На афтер-пати снова творилось черт знает что: девочки, выпивка (и откровенный перебор), устроенные кем-то пляски на столах, купание в фонтане и прочие бесчинства. Том знал, что не нужно было ехать, но всё равно поехал и напился до беспамятства, а потом обжимался в ВИП-кабинке с какой-то пышнотелой девицей. Он перемазался в ее противном светло-розовом блеске, пропах удушливым запахом духов и заработал два засоса на шее, которые чудом не увидела Катрин.
Его едва не затошнило при одном лишь воспоминании о проведенном в клубе вечере.
Дверь кухни внезапно распахнулась, и в комнату вихрем залетел Билл.
- Она меня достала, - сходу заявил он, складывая руки на груди.
Старшему не нужно было задавать наводящих вопросов, чтобы понять, о ком идет речь.
- Что вы опять не поделили? – устало спросил он, прикладывая к голове прохладный пакет с кефиром. Виски ломило от тупой, ноющей боли.
- Скажи ей, чтобы не смела притрагиваться к моим вещам! – воскликнул близнец, ударяя ладонями по гладкой поверхностью стола. Его голосу вторило хлопанье входной двери.
Том поморщился. Скандал с самого утра – самое оно! И вовсе неважно, что «утро» началось для него в два часа дня.
- Сам скажи.
- Сказал. Результат видишь.
Разговаривать не хотелось. Парень сделал еще один глоток кефира и поднял глаза на брата.
- Чего ты от меня хочешь?
Билл вдруг оказался неожиданно близко, словно реальность исказилась, растворяя лишний метр пространства.
- Томпустьонауйдет, - протараторил он, впиваясь ногтями в плечи старшего и заискивающе заглядывая в глаза. Том ненавидел этот взгляд: так смотрят дворовые собаки, выпрашивая у прохожих кусочка еды.
- Уйди, - пробурчал он, оттесняя брата, но тот изловчился, подлез под руку и прижался к его груди, словно девочка-фанатка, одержимая мечтой коснуться кумира.
- Я не хочу делиться, - заявил Билл, пряча лицо на плече юноши. От него пахло кремом и лаком для волос, а еще полузабытым запахом детства, имбирным печеньем и слепящим глаза солнцем.
- Эй, - осторожно позвал старший. Голос почем-то дрогнул.
- Не хочу, не хочу, не хочу…
- Чего ты заладил?
- Не хочу…
- Билл!
- Не хочу! – закричал брат, с отчаянной жестокостью отталкивая его от себя. Том поскользнулся, неловко взмахнул руками, роняя пакет, и упал на спину, приложившись головой об пол.
Билл остановившимся взглядом смотрел на расползающееся на линолеуме белое пятно.
Разлитый кефир.
- Твою мать… - процедил Том сквозь напряженно стиснутые зубы. – Блядь, Билл, что же ты делаешь?..
Младший упал на колени, порывисто обнимая близнеца за шею, сдавленно всхлипывая, словно давя в себе рыдания. Губы кривились.
- Прости.
Голова кружилась от удара, колени разъезжались в стороны, потолок плыл перед глазами, а Билл продолжал что-то говорить, часто-часто облизывая обветренные губы.
- Уйди, - простонал старший, запрокидывая голову. Лишь бы не чувствовать душащую ароматную смесь из крема, лака и детства…
- Том, - полухрипом, полушепотом, в губы.
Приятная тяжесть на груди.
Поцелуй – как необходимость. Ожидаемо, закономерно. Неправильно.
Он оттолкнул его грубее, чем этого требовал случай. Билл ойкнул, проехавшись ладонью по разлитому кефиру. В глазах – абсолютное неверие пополам с детским вопросом: «Как же так?..»
И в этот момент Том понял, что земля начала уходить у них из-под ног.

***

Из дневника Билла Каулитца.
23 июля, четверг.

Точкой нашего соприкосновения стали телефоны. «Привет-пока», бессмысленные разговоры в две минуты. Ты с ней, я – по себе. Мои ногти сгрызены под основание – теперь я радуюсь накладыванию ненавистных мне ранее типсов: мнимое чувство спокойствия.
Нервы? Что вы. Просто ноготь сломался.
Я ненавижу ночи, потому что в это время суток мне нечем себя занять, и в голову приходит непозволительно много мыслей. Премии/фотосессии/концерты – не до рефлексий, работа.
Ночь – самое страшное время суток.
Мне хочется позвонить тебе и вместо волнительного «Привет» прошептать: «Я тебя ненавижу». Задохнуться от ярости, стиснуть обеими руками мобильный телефон, отшвырнуть в сторону, разбивая о стену, кричать от безысходности – лишь бы не было этого невыплаканного комка в горле и неровно бьющегося сердца.
Зачеркивать бесконечные «люблю», заменяя их «ненавижу». Это так просто.

***

2007.

POV Tom.

Небо в августе удивительное, не похожее на июньское или июльское, ночью – непременно звездное, ясное; днем – пронзительно-синее, усыпанное редкими кучевыми облаками, словно молочный коктейль – сливками. В августе обретаешь потерянное дыхание: дышится неожиданно легко, всей грудью, до абсолютной наполненности легких.
В августе совершенно не хочется спать.
Ведомый интуицией, я преодолеваю пролет за пролетом, перешагивая через две ступеньки. Лестница ведет к самой крыше, откинь крышку люка – и шагай, до самого края, пока не возьмет верх инстинкт самосохранения. Бояться высоты – глупо. Но подсознание привычно пугается, посылая предательскую дрожь к ногам.
Я замечаю Билла сразу: он стоит в паре метров от края крыши, плечи опущены, ветер треплет черно-белые волосы. Картина, достойная кисти современного художника.
- Билл, - окликаю его я. Голос срывается.
Он оборачивается – стремительно, словно ждал именно меня. На лице – толстый слой косметики, улыбка фальшивая, наигранная, за нее проплачены тысячи евро, но на меня она не производит ровно никакого впечатления.
- Пошли домой.
Мне страшно, когда он стоит вот так – пугающе близко к краю, словно готовый ступить за него в любой момент. Я срываюсь с места, хватаю брата за руку и тащу к выходу, ожидая чего угодно: препирательств или просьб оставить его одного, но он молчит, покорно следуя за мной. Его ноги босы, и я отдаю ему свои шлепанцы, надевая на ноги, словно недееспособному.
Синие. Неправильно.
Что в нашей чертовой жизни вообще подходит в графу «Правильное»?..
- Вот вы где, - улыбается Катрин, сверкая камнями в ожерелье. – Стол накрыт, можно приступать.
Билл не двигается с места.
Я закрываю глаза, мысленно прося самого себя о терпении.
Я не хочу вставать между двух огней. Я не хочу выяснять отношения с братом. Я не хочу ссориться в нашу с Катрин годовщину.
Я не успеваю придумать другие «не хочу». Билл шумно вздыхает и целует меня.
Моя девушка хватается за стену и оседает на пол.

***

2003.

Из дневника Билла Каулитца.
3 января, пятница.

Здравствуй, дорогой дневник. Наверное, так следует начинать запись, да? Я никогда не вел дневников, но сейчас что-то подтолкнуло меня взять ручку и начать писать в этой тетради. Не думаю, что это войдет у меня вы привычку, но чем черт не шутит?
Сейчас у меня каникулы, и мы с братом отрываемся на полную катушку. Конечно, в тех пределах, какие позволяют стены нашего дома и родители.
Мне нравится Сьюзи из параллельного класса, но я не решаюсь подойти к ней. Могу поклясться, что она тоже начнет обзывать меня. Тупой стадный инстинкт. Как же я ненавижу эту гребаную школу.
У Тома опять новая подружка. Ее имя тоже начинается на «С» - то ли Стелла, то ли Софи, не помню. Обжимания, поцелуи, мороженое в кафешке за углом, держания за ручку – все как у старшеклассников. Мне завидно, потому что у меня никогда не хватит смелости даже подойти к Сьюзи, не то, что поцеловать.
Мне любопытно, как целуется Том. Наверное…

Вырванный листок.

***

- Билл, не надо.
Дыхание обжигает шею.

***

2007.

POV Tom.

- Добился?
Билл смотрит на меня неестественно расширенными глазами, не мигая, словно кошка. Спина прямая, словно шест проглотил, не шелохнется – манекен. 
- Добился, да? Добился, черт возьми?!
Я срываюсь на крик. В голове шумит, гул пополам с заевшей на репите фразой Катрин: «Я больше не хочу копаться в вашем грязном белье».
- О чем ты? – голос Билла тихий и ровный, будто не он полчаса назад бил посуду и хлопал дверьми, будто не он целовал мои руки, самозабвенно прикрыв глаза; будто…
- Не прикидывайся! – я сношу рукой вазу с цветами, и та падает на пол, разбиваясь на мириады осколков. Брат вздрагивает, смыкая веки, словно пытаясь убежать в эту мнимую темноту.
- Какого хрена? – шепчу я.
Он разворачивается и уходит, шлепая босыми пятками по ковру, ловко огибая осколки. Тишину можно резать ножом.
Ну уж нет.
Я настигаю его в коридоре, удерживая за локоть, и разворачиваю к себе. 
- Мы не договорили.
- Нам не о чем говорить, Том, - глухо, но четко. Прячет глаза.
Это окончательно выводит меня из себя.
- Нет, есть! – я хватаю его за ворот рубашки, резко дергая к себе; его голова безвольно запрокидывается назад, моему взору открывается белоснежная шея с россыпью родинок. Он сглатывает – под тонкой, почти прозрачной кожей нервно ходит кадык. Я повторяю за ним, не в силах отвести глаз, словно загипнотизированный, прикованный взглядом.
- Доволен?..
Он криво усмехается.
- Более чем.
Я рву на нем рубашку, и пуговицы брызжут во все стороны, словно пластмассовый гейзер. Я бью – с силой, по лицу, его ноги подкашиваются, и мы падаем на пол; колени вспыхивают болью, но мне все равно. Билл лежит подо мной, тихий и покорный, невообразимо горячий, манящий. Губы окровавлены, глаза безумные и желтые, словно у хищника; на бледной, мерно вздымающейся груди – торчащие пятнышки сосков.
Я целую его – в первый раз сам, сознательно, раскрывая языком рот. Он – оголенный нерв, остро реагирует на каждое движение, подается ко мне, жадно, нетерпеливо, словно только и ждал этого момента. Касания вспыхивают искрами фейерверка, обжигая кожу, руки – о Боже – гладят, сжимают, царапают, щиплют, ранят нежностью и ласкают грубостью. Мне сносит крышу, ему тоже, воздуха отчаянно не хватает, глаза закатываются: слишком сладко, прекрати, не надо. В штанах тесно и жарко, тянет, неправильно, но, черт возьми, закономерно, и я хочу его – своего брата, близнеца, родную плоть и кровь. Под моей ладонью бьется его сердце, быстро-быстро, словно у птицы, он задыхается, ерзая по жесткой поверхности пола, обвивая ногами мою талию. Лязгает пряжка ремня, металлический звук бьет по ушам лучше грохота. Билл похотливо выгибается, будто сучка в течке, и мне хочется хлестать его по щекам, лишь бы стереть с лица всепоглощающее желание, затягивающее меня в свой черный омут.
- Почему? – шепчу я, стаскивая с него джинсы. – Почему я? Почему не какой-нибудь Йост?..
- Он меня не хочет… - приподнимаясь, закрывая глаза.
- А ты пробовал?..
Дыхание – на «стоп».
- Пробовал, - помедлив, пробуя слово на вкус, смакуя.
И будто чужое, выдохом, сквозь стиснутые зубы:
- С-сука.
Пальцы – резко, насухую, вышибая слезы.
Я знаю, что врет, но ничего не могу с собой поделать.
Дрянь.
Ревность?
- Тоом, - тянет Билл, хныкая, и я больше не медлю.
Я слушаю его стоны, толкаясь бедрами в податливое тело, и плачу.

Я думал, что он отступится после этого.
- Ты сумасшедший? – шепчу я, а младший лишь тянется ко мне, целуя в уголок губ. Меня шокирует подобная нежность, мне хочется бежать без оглядки, но вместо этого я притягиваю брата к себе, устраивая голову на костлявом плече.

Я пойму позже.

Билл натягивает боксеры и поднимается на ноги, застегивая рубашку. Ткань едва достигает тазобедренных косточек, и я замечаю темные синяки на бедрах. Контраст с белоснежной рубашкой столь силен, что я невольно хмурюсь и прижимаюсь губами к отметинам.
Билл рассеянно улыбается, вплетая пальцы в дреды.

***

2007.

- Простите, что опоздали, - Том протиснулся между загромождающими помещение коробками, и протянул руку, помогая близнецу преодолеть препятствия.
Георг удивленно вскинул брови.
Йост выругался и отвел взгляд.
Густав улыбнулся, кивком приветствуя ребят.

Молчат телефоны.