|
2001 год
- Том, а мне так хорошо, да, правда?
- Да, очень, ты у меня самый красивый. Почти как я.
- Ну, Том!.. Том, нарисуй меня! Нарисуешь?
- Нет, я тебя сыграю.
2005 год
- Том, они смеялись! Смеялись…
- Они идиоты. Ты же знаешь, – Том пожал плечами, сделав вид, что равнодушно изучает паркет в грязной маленькой гримёрке. На душе скребли кошки, остро хотелось выйти и врезать каждому, кто заставил Билла сейчас сидеть здесь со слезами на глазах. - Может, мама была права, и тебе просто не стоило надевать этот килт – ну, зачем он тебе?
- Теперь я всё равно буду его носить. Если сниму – подумают, что я испугался их. А я никого не боюсь. Я сильнее, чем они. Это я пел, а они смотрели. И так будет всегда – они будут, будут на меня смотреть!
2006 год
В толпе было тесно, душно, страшно. В нос били разные запахи, переплетаясь, щекоча, вызывая желание вдохнуть чистой воды, промыть себя от всего чужого вокруг. Хотелось чихнуть, зевнуть, плюнуть на всё это и твёрдо сказать продюсерам, что сцена – да, толкотня у отеля каждый день утром и вечером – нет. Но приходилось терпеть. День за днём. Кто-то ухватил Билла за руку чуть повыше локтя, сильно дёрнул назад. Круг сомкнулся ещё сильней, отгораживая его и Саки от остальной группы.
«Билл, Билл, я умоляю тебя! Билл! Пожалуйста!»
«Ихлибэдихь-ихлибэдихь-ихлибэдихь»
«Сука, да посмотришь же ты, наконец, мне в объектив!»
Все звуки сливались в один, шумящий, поглощающий, безвыходно долгий и истеричный. Билл, улыбаясь и расписываясь на всём, что попадало в его поле зрения, пытался найти в этом море из рук-голов-вспышек силуэт Тома. Привычное толкание в плечо «Я здесь, всё ок» - сейчас владелец родного второго плеча отсутствовал. Руки охраны тащили куда-то влево, Саки кричал, чтобы расступились. В 30 секунд – открылась дверь машины, чьи-то руки потянули Билла в салон, рёв мотора, и они все сорвались с места.
- Дурак, - сдавленно, зло, сжимая левую руку двумя своими сильно-сильно, потом – носом в заправленные за ухо волосы, в шею, лбом о плечо. Резко распрямившись, в глаза: – Билл, ну что ты туда полез? Ведь мы же уходили уже! Не надо без меня!
- Том, я… они дёрнули. Всё в порядке…
2007 год
Сосредоточенный свет одинокого фонаря чётко вычерчивал на стене номера причудливые формы зеркальных отражений мебели. Ловил вещи, разбросанные на кресле, то освещал, то гасил блики полированной поверхности гитары, играл лёгкую мелодию на спутанных дредах Тома.
Иногда Тому хотелось просто выйти из номера, одному, в ночь. Не «In die Nacht», когда рядом на стуле сидит брат, невзначай дотрагивается до плеча, поёт, полуприкрыв глаза, а тысячи человек чуть тише обычного гудят, привычно сжимают фотоаппараты, пытаясь захватить, украсть, растиражировать их частички тепла, их взгляды, их касания, их родное и то, что только их и ничьё больше. За это Том не любит песню. Он почти не смотрит на Билла. Сидит, уткнувшись в гитару, позволяя вспышкам запечатлеть лишь его макушку в кепке. Он не смотрит не потому, что не хочет. Он хочет – хочет повернуться, смотреть в глаза, ловить улыбку, прятать её глубоко в себе и отвечать своей, щурить глаза и запрокидывать голову от сладкого ощущения музыки и брата рядом. Но он не будет смотреть: он не отдаст всё это публике. Они не отнимут у них даже частички их любви, ни на что не похожей, многим непонятной, потому что близнецовской. Он не посмотрит. Только если Билл пнёт привычно – подыграть, через пару кадров улыбка. Пинок и она – лишь отработанность, нужность, заученность – хотите смотреть, как мы друг к другу? Вот, смотрите.
Погасили фонари, погасла анимированная комнатная стена.
2008 год
Тихо, неслышно, на цыпочках. Скребётся в дверь.
- Билл? Билл…
Сидит, в пижаме, волосы – в хвост, почти калачиком на широком кресле, откинувшись головой на спинку. В руках сигарета. В пепельнице – окурки вперемешку с фантиками от конфет. Ребёнок? Взрослый?
- Билл, нельзя, врач же сказал – вредно. Тебе совсем сейчас нельзя, слышишь? Будет тяжелее петь, и, если Йост заметит – всем попадёт. Ты же боялся за голос, ты же обещал, что не будешь? Ну? Билл?
- У нас же столько сайтов, Том, столько форумов. Дэвид говорил, но нам ведь всё как-то некогда, да, было? Я пока молчал, нашёл их, стал читать. Том, они всё, всё-всё-всё обсуждают. Я что-то говорю, ты что-то говоришь, и тут же – комментарии, комментарии… Каждое слово – глупо/умно, пошло/смешно… Если видео – кто на кого посмотрел, у кого где акцент больше, когда по-английски. А если что-то… что-то наше… то сразу рассказы. Они их пишут тоже. Про нас всех. Разные. Том, я виртуально умер тысячи раз! И ты тоже, Том! Они нас убивают, одного, а другого – чтобы мучился. И Дэвид у них – тиран, маньяк, извращенец. Представляешь, наш Дэвид! Он же… солнечный такой, что ли… мы… мы же с детства почти его знаем! Чёрт, да я рос на всех этих тусовках, от мероприятия к мероприятию – и всё у него на глазах. Он же везде с нами был – помнишь? А они его… как будто он… он же нас как своих детей любит! Я тогда Дэвида увидел вечером, когда он проведать меня пришёл, смотрю на него, и так стыдно, так больно – и хочется подойти, извиниться, сказать, что он хороший, что хоть и ругаемся время от времени и проблемы есть – они же всегда есть, но что не думаю так, не сделаю так, как они пишут. Как они представляют. Никогда. И знаешь, они так к Георгу с Густавом… Мы же все друзья. Георг ведь не пошлый дурак, Густав – не тихоня. Я… мне страшно, а если и они читали? Они ведь не думают, что так действительно кажется со стороны? Да? Ведь это хуже всего – прочитать и поверить, что, да, так, наверно, это и выглядит, так и есть. Ведь всё не так! Том, и мама – они и её обсуждают, пишут. О нашей маме! О нашем детстве – придумывают, избивают нас чужими руками, ссорят, ссорят с мамой, унижают, думая, что превозносят. А сейчас, после Лиссабона, некоторые нас похоронили. Меня похоронили, представляешь? Ведь тогда ближе всего было, тогда ведь правдой оказаться могло. Для них это повод – новый сюжет, новые комментарии, новые ощущения, а я-то живой, а не сказочный персонаж, не герой, который потом обязательно воскреснет через две главы! Я, если что, не восстану из пепла потом как феникс, я совсем, совсем исчезну! Том, я если бы умер, они тоже бы ведь написали об этом, да? С подробностями, с мамиными слезами, с твоими… Такой повод! И, если умру, они напишут! Когда я умру, обязательно напишут! Том, пообещай мне никогда не читать такое! Никогда! Ты слышишь, Том? Том…
Если бы горел погасший час назад фонарь, было бы видно, как слёзы стекают по щекам Тома, заползая под широкую футболку. Рваным мгновением три шага до кресла, за плечи, в темноте натыкаясь губами то на нос, то на щёки, задевая уголки губ:
- С тобой… никогда… не случится… ничего… плохого… ведь я… с тобой. Не они! Я!
1998 год
- Я выиграл, выиграл!
- Так не честно, Том, ты всегда обгоняешь меня на велосипеде потому, что у твоего лучше накачаны колёса!
- Но ведь обгоняю! С меня желание!
- Ну, загадывай.
- Хочу… хочу, чтобы ты всегда играл со мной! Во что бы я ни играл!
***
- Я испёк на 5 печенок больше!
- Билл, тебе мама помогала, так не честно!
- Честно, ведь ты же не сам ремонтируешь свой велик!
- Ладно, давай…
- Я хочу, чтобы ты не рос очень быстро! Я хочу долгое детство! С машинками, прогулками и девчонками! Они ведь у нас будут, да? Вот. Хочу, чтобы были. И чтобы ты был всегда.
|