|
Симона не поверила, когда ей сообщили, что она ждет близнецов. Просто мир слегка перевернулся, и вместо одной детской кроватки вдруг потребовалось две. Она долго рассматривала распечатанный лист результатов УЗИ и напряженно вглядывалась в хитросплетения черно-белых линий, пытаясь угадать, как расположились внутри нее дети.
- Это первый, - пояснял врач, герр Пфайлер, с тронутыми сединой висками, - а вот второй.
- Вижу, вижу! – радостно восклицала Симона и действительно видела, угадывая по размытым очертаниям. Она гладила руками округлившийся живот и напевала – всё подряд, что помнила, не представляя себе, как отреагирует на неожиданную новость муж.
Йорг вернулся с работы с охапкой роз. Симона рассмеялась:
- Мама рассказала?
***
Лейпциг сочился красками, горел золотым и алым, распускаясь; на календаре значилось второе сентября, и в палате триста пятнадцать не смолкали крики. Симона обнимала бережно – одного, второго, целовала взмокшие лбы и крошечные ладони. Они легко помещались у нее на руках, маленькие живые комочки, части ее самой. Женщина улыбалась.
- Два дня, - говорила она медсестре, невероятно гордая. - Кричат без умолку.
Ее выписали спустя пару суток, бледную, с не прошедшим еще токсикозом. Им пришлось остановиться у обочины; но даже так – слабая, бессильно облокотившаяся о капот автомобиля – Симона чувствовала себя самой счастливой матерью на свете.
***
- Билл, прекрати бегать, иначе схлопочешь!
Он остановился, пристыжено смотря на мать, почесал в затылке и отправился наверх, пытаясь не сорваться, ступенька за ступенькой, без пропусков. Том шкодливо ухмыльнулся, завидев брата еще из-за угла, и показал ему язык.
- Мальчики! – возглас Симоны потонул в грохоте падающей тумбочки. Зазвенели осколки разбившейся вазы, покатились кадушки ниток из опрокинутой коробки – все никак не доходили руки убрать. Близнецы ревели оба: Билл потому что порезался, Том просто так, испугавшись. Колено младшего окрасилось алым, штанишки безнадежно испачкались. Симона мысленно выругалась, отвесила обоим по подзатыльнику – притихли. Она знала, что ненадолго.
- Всё проказничают? – спрашивала ее Мила, живущая домом дальше, и когда она улыбалась, вокруг ее глаз появлялись очаровательные морщинки. Она кормила подругу гранатами и любезно соглашалась сидеть с малышами. В ту пору зацветал виноградник в саду, и бабушка страдала от жгучей аллергии на травы. А Симону съедало вдохновение: картины множились с каждой неделей. Она пробовала рисовать сыновей: Том начинал хныкать на первой же минуте, и позирование их резво обрывалось. Симона качала головой, рассматривая сырые наброски, взятые преимущественно из головы, и пыталась угадать в них черты своего.
Бракоразводный процесс тянулся долго и уныло, как потерявшая вкус жвачка – его так же хотелось выплюнуть, втоптать подошвами ботинок в асфальт и оставить позади. Оставить получилось не сразу: наивное биллово «Сегодня папа тоже на работе?» разъедало ее расшатанную нервную систему. Она пила таблетки, жаловалась матери и считала часы, когда ее собственная гордость окончательно сровняется с землей. Ей хотелось бежать обратно, повернуть счет времени вспять и вернуться, позабыв обо всем. В такие моменты она вызывала в своем воображении картины горькой измены ее бывшего мужа – в ее воображение Йорг гладил по бедрам сидящую на нем блондинку - и, только вволю наплакавшись, гордо задирала подбородок.
***
За окном терял листья клен, по радио крутили рок-н-ролл восьмидесятых, и Билл, нахмурившись, старательно выводил буквы на клетчатом листе. Получалось криво и как будто выпукло. В середине фразы поселилась жирная клякса и грозилась расползтись по всему тексту.
- Некрасиво, - сморщил нос Том, неловко толкая близнеца под локоть. Они оба задержали дыхание. Обошлось: ручка мазнула по полированной поверхности стола.
- У тебя тоже, - не остался в долгу Билл, обиженно отворачиваясь к окну. По правде говоря, почерк у старшего был ровнее, круглее и напоминал девчачий. Он долго смеялся над ним, тыкая пальцем на завитушки, пока не получил свой первый удар в нос.
Внизу хлопнула дверь, и братья одновременно сорвались с места, выбегая в коридор. Билл ухватился за перекладинки, приседая на лестнице.
Симона снимала с ног туфельки на каблуках и улыбалась незнакомому мужчине. «Это Гордон», - будет звучать следующие три месяца в ушах мальчишек.
***
Симона поправила бретельку ночнушки и повернулась боком, придирчиво разглядывая свое отражение в зеркале. Ей было тридцать шесть, а обхват талии по-прежнему составлял семьдесят три сантиметра. Быть может, бедра были немного широковаты…
- У тебя прекрасная фигура, - шептал ей Гордон, обнимая ее со спины и касаясь губами уха; губы у него были аккуратные, тонкие и немного напоминали йорговы. Она тряхнула головой, прогоняя навязчивую ассоциацию, и откинулась на плечо мужу.
- Было бы здорово завести еще одного, - улыбнулся он, поглаживая Симону по животу. Она рассмеялась.
***
В школе было скучно. Так скучно, что на втором уроке Том стал выдирать из тетради листы и мастерить самолетики. Те получались профессионально аккуратными и метко летали. Мальчик расшевелился, но веселье его длилось ровно до того момента, пока его бумажный истребитель не угодил в доску прямо над виском учительницы. Фрау Миллер сдвинула брови у переносицы: весь ее вид говорил о крайнем неодобрении.
- Каулитц, встань, - произнесла она властным голосом. Том передернул плечами и со вздохом поднялся.
- Вот мымра, - коротко, но емко прокомментировал на задней парте Билл. Старший усмехнулся: вот уж кто не лез за словом в карман.
Его отчитали перед всем классом и выгнали из кабинета, наказав исправляться за дверью. Исправляться Тому не хотелось, поэтому он резво приспустил вниз по лестнице, держа путь к заднему дворику. У запасного выхода нередко тусовались такие же «изгнанники», как он, и мальчик понадеялся увидеть там кого-нибудь из знакомых.
Вместо знакомых около условного места разговаривали трое парней, по виду – старшеклассники, короткостриженные и задиристые. Горький опыт подсказывал Тому, что лучше держаться от них подальше, и был прав.
- Эй, Том! – раздался звонкий голосок сзади, и мальчик вздрогнул. Старшеклассники обернулись.
Билл спрыгнул с крыльца и подошел к брату, довольно улыбаясь.
- Ты чего здесь делаешь? – опешил Том, разглядывая младшего, словно тот был как минимум восьмым чудом света. Тот фыркнул и откинул длинную челку с глаз.
- Чего мне сидеть там без тебя? Я тут подумал, может, смоемся нафиг?
«Да, смыться бы не помешало», - пронеслось в голове у Тома ровно за мгновение до того, как их обоих окликнули:
- Эй, сопляки, как насчет того, чтобы отдать нам ваши денежки на обед?
***
- Я не знаю, что мне делать с ними: это продолжается каждый Божий день! – в отчаянии всплеснула руками Симона. Мила сочувственно покачала головой и долила подруге чая. Чай был зеленый, ароматный и чудесно успокаивал нервы. Фрау Каулитц нервно потерла пальцами переносицу – в такие моменты у нее неизменно начиналась мигрень – и взяла чашку. Руки ее дрожали, и Мила прицокнула языком.
- Так дело не пойдет, - сказала она, отрезая кусок пирога. – Тебе нужно поговорить с ними. Быть может, они сами…
- Я говорила! – воскликнула Симона, с легким звяканьем ставя чашку обратно на блюдце. На белоснежной скатерти расцвели светлые бутоны капель. Мила поджала губы, стараясь не замечать этого.
- Они говорят, что ни в чем не виноваты. Но, зная характер Билла, можно предположить, что провокация исходит от него.
- А что Том?
- Том… - женщина запустила пальцы в рыжие кудри. Она не красилась уже месяц, и корни давно темнели ее природным, каштановым цветом. – Я перестала понимать его. Должно быть, всё дело в переходном возрасте. Но, черт побери, я устала видеть их обоих с разбитыми носами!
Билл вздохнул и подтянул колени к груди. Он сидел в прихожей, привалившись к стене, и слышал каждое слово; тумбочка с телефоном надежно прятала его от посторонних глаз. Том устроился на диване в гостиной и тайком поглядывал на младшего. Ссадина на его щеке была скрыта широкой полоской бактерицидного пластыря и всё ещё щипала. Ощущения были не столько болезненными, сколько неприятными, а оттого особенно обижали.
У Билла были разбиты оба колена – проехался ими по асфальту – и сейчас он методично отдирал пластырь от правого. Левое было забинтовано: среди дорожной пыли попалось стекло, вынимать пришлось пинцетом. Мальчик поморщился.
- Не трогай, иначе не заживет, - сказал Том, не в силах наблюдать за мазохизмом близнеца. Тот послушно прекратил свое занятие и обнял руками колени. Настроение было отнюдь не позитивным.
- О чем они там говорят? – задал старший мучивший его вопрос и нетерпеливо поерзал на диване. Билл нахмурился.
- Ничего особенного. Маму достали наши бесконечные драки, вот она и жалуется, - отозвался он, передергивая плечами. – Как будто мы в восторге.
- Она думает, мы нарываемся? – недоуменно спросил Том, но ответа не получил.
Он сокрушенно вздохнул и, чуть помедлив, слез с дивана.
- Очень больно? – тихо-тихо, ладонь осторожно легла на колено брата. Билл едва слышно зашипел. – Прости, прости, - Том наклонил голову, целуя ранки поверх бинта и пластыря, предельно нежно, чтобы, не дай Бог, не причинить близнецу еще большую боль. Младший расслабился, прикрывая глаза. Ненавязчивая ласка Тома была очень кстати.
- Я больше не позволю им обижать тебя, - произнес Том предельно серьезно.
- Ты всегда говоришь это.
- Клянусь, Билл. Или они – или я.
***
Работа свалилась на Симону как снег на голову. Еще неделю назад она не знала, как спастись от снедающего ее чувства тоски, а в следующие выходные уже мастерила пятьдесят три рамки для картин, которые решил выкупить какой-то ценитель прекрасного. Она никогда не считала, что рисует плохо, скорее необычно, но не могла и вообразить, что кто-то заинтересуется целой коллекцией ее работ. Бесспорно, эти перемены были приятными, вот только времени на семью у нее совсем не оставалось.
Близнецов было решено отправить к живущей на окраине города бабушке. Тома данное решение матери не обрадовало: отношение к старшему поколению у него было весьма прохладное. Ему вовсе не улыбалось слушать ежевечерние рассказы о соседском огороде и причитания на тему собственной худобы. Впрочем, Биллу в этом плане доставалось больше, но он не жаловался и, кажется, даже обрадовался перспективе провести пару месяцев вдали от родителей.
Лето выдалось дождливым, и большую часть времени братьям приходилось сидеть дома. Старший целыми днями висел на телефоне, чрезвычайно занятый разговорами с оставшимися в городе одноклассницами, и Билл, отчаянно скучая, одинокой тенью слонялся по дому. Он пробовал играть на привезенной Томом гитаре, но его первый опыт окончился порванной струной, и больше он инструмента не касался.
Том узнал об этом в тот же день.
- Зачем ты вообще взял ее в руки? – спросил он, недовольно морща нос. – Ты прекрасно знал, что у меня нет с собой запасных струн.
- С каких пор я не могу брать твои вещи? – изумился Билл. – Мне казалось, что…
- Когда кажется – крестится надо, - язвительно отозвался старший, убирая гитару в чехол. – Чтобы больше не подходил к ней, понял?
- Да, пожалуйста, - наигранно безразлично бросил брат. – Не больно-то и хотелось.
- Что ж в руки взял, если не хотелось?
- А что ты мне прикажешь делать? – выпалил он, сытый по горло эгоизмом близнеца. – Ты третьи сутки не слезаешь с телефона!
- У меня есть… дела, - промямлил Том, опешив от неожиданного выпада младшего. – Тебе нечем заняться?
- Забудь, - раздраженно сказал Билл, покидая комнату. Разговор был бессмысленным. Мальчик быстрым шагом направился к входной двери, ему хотелось уйти подальше, чтобы близнец смог почувствовать, каково это: когда его нет рядом.
«Наверняка опять обнимется с трубкой», - подумалось ему, и он почувствовал, как задыхается от обиды.
Дождь прекратился около часа назад. Билл зябко поежился: на улице заметно похолодало, и выйти в майке было не лучшей идеей. Отступить ему не позволяла гордость. Он направился в обход дома, надумав спрятаться в сарайчике, где хранились садовые инструменты, и тут же наткнулся на Тома, подбирающегося к нему с другой стороны. Младший круто развернулся, оскальзываясь, и помчался обратно, движимый иррациональным желанием сбежать. Он никогда не отличался особой спортивностью, поэтому Том нагнал его в несколько секунд, схватил за майку и дернул к себе. Билл ойкнул, теряя равновесие, заваливаясь назад. Он зажмурился, ожидая удара о землю, но близнец подхватил, просунув руки ему подмышки, и удержал на весу.
- Хватит уже, набегался, - проворчал он, возвращая брата в вертикальное положение. Тот нахмурился, осторожно отступил назад, и старший поймал себя на мысли, что Билл похож на испуганного зверька. Даже волоски на руках встали дыбом, и вовсе неважно, что из-за холода.
- А ты? – спросил он и вскинул голову, надменно. В уголках глаз блестели слезы. – Не набегался?
Том не ответил, кутая его в собственную толстовку, и повел в дом, крепко сомкнув пальцы на тонком запястье.
***
Не то, чтобы это было неожиданно, но столь радикальный поворот в ее спокойной как гладь озера жизни ошарашил Симону. По сути, ее поставили перед выбором, и она понимала, что обязана ответить утвердительно, сколь бы не болела ее материнская душа.
- Всего пару месяцев.
- Это необходимо.
- Мы наконец-то поймали волну.
- Это наш шанс.
- Мама, ты же сама понимаешь, - голоса сыновей сливались в ее голове в единый гул.
«Ты же понимаешь», - отозвалось эхом. О да, она понимала, быть может, слишком хорошо. Ей хотелось бы не понимать вовсе, абстрагироваться от прыгающих вокруг нее мальчишек, придвинуть шкаф к двери собственной комнаты и хорошенько подумать. Времени для обдумывания поступившего от сверкающего стеклами очков Петера Хоффмана практически не оставалось, и женщина в бессильном отчаянии грызла собственные пальцы, наверное, впервые в жизни не зная, как ей поступить. Она хмурилась, ходила по комнате, слушала восторженные голоса мальчишек – Том привирал, Симона понимала это по чуть розовеющим кончикам его ушей – спрашивала мужа, но Гордон вздыхал. «Пускай едут», - отвечал он, разводя руками. Уступчивый и гибкий, в вопросе опеки он превосходил ее своей решительностью, непоколебимой уверенностью и интуитивным знанием, как будет лучше.
Симона напоминала себе, что она мать, и тут же попадала в ловушку собственных мыслей: что требуется от матери? Подтолкнуть навстречу мечте или уберечь, огородить от возможного зла? Она не знала. Черт возьми, она не знала.
- Звоните мне каждый день.
Близнецы вразнобой закивали, зеркально держась за тонкие лямочки рюкзаков. Она лично собирала их в дорогу: покупала еду, вытаскивала из шкафов теплые свитера на случай плохой погоды. Она не знала, что половину из навязанного ей они выложили еще вчера, затолкав в старый ящик из-под игрушек.
- Ты будешь первой, кто услышит демо-версии с нашего первого альбома, - сказал Билл, улыбаясь, и Симоне вдруг захотелось расплакаться. Она обняла их, обоих сразу; дрэды Тома оцарапали щеку. Ей казалось, что она не просто отпускает их в Люненбург, а прощается навсегда, давая отмашку для начала взрослой жизни.
…у машины мальчишки обернулись – уже сейчас выше нее, худые и нескладные – и синхронно помахали ей руками. Симона закусила губу, чтобы не зарыдать в голос.
***
В Люненбурге было сыро: небо сочилось холодными каплями, свинцовое, низкое, готовясь вот-вот обрушиться на землю холодным ливнем. Они приехали поздно, под вечер, в тот час, когда подавляющая часть населения возвращается с работы, и транспорт выстраивается в утомительные пробки.
Билл зябко поежился и недовольно нахмурился, обхватывая себя руками за плечи: разгружались невыносимо медленно.
- Долго еще? – нетерпеливо спросил он, покачиваясь на пятках.
- Возьми да помоги, - буркнул Том, бережно принимая из рук Густава свою драгоценную «Катарину» - имя было написано на грифе гитары рукой отчима – старший любил свою малышку едва ли не больше, чем брата и родителей вместе взятых. По крайней мере, именно так временами казалось Биллу.
Подъем на этаж получился выматывающе долгим: в доме отсутствовал лифт, и лестница показалась ребятам как минимум в два раза длиннее, чем была на самом деле. Билл неверяще погладил ладонью твердую поверхность двери, за которой – кто бы мог подумать! – находилась самая настоящая студия, удобно совмещенная с обычной двухкомнатной квартирой.
- Круто, да? – озвучил мысли близнеца Том, точно так же не смея переступить порог. Младший рассеянно кивнул, перехватывая рукой лямку увесистого рюкзака.
Это походило на посвящение: Хоффман неспешно рассказывал им о предстоящей работе, Йост кивал, добавляя, что теперь им придется приспосабливаться к новому темпу жизни в рекордно быстрые сроки, Том бахвалился, заверяя их, что они вовсе не дети, «давно не дети» и «готовы к взрослым делам», чем вызвал волну подколов со стороны Петера.
Билл улыбался, жадно впитывая каждое слово продюсеров, слушая их перемежающийся, казалось бы, неуместным хохотом регламент, и как никогда чувствовал себя ребенком.
***
Симона нервничала. «Иррационально» - сказала сама себе, комкая пальцами мягкую ткань фартука. Она развязала ниточки на шее и талии, отложила усеянную темными водяными пятнами вещь на стул. Расправила юбку, пригладила волоски на висках. Они вились, особенно при повышенной влажности. Воздух в кухне был тяжелый: северная сторона, и дальняя стена была до ужаса холодной, сырой. Фундамент разъедали грунтовые воды. Симона давно хотела переехать, но данная возможность раз за разом ускользала от нее: работа, дети, мама с прогрессирующим склерозом; однажды она оставила включенным газ, забыв повернуть конфорку, и от несчастного случая ее спас лишь визит соседки, учуявшей специфический запах.
Симона глянула на часы и торопливо, как преступница, отвела взгляд. Минутная стрелка едва переползла за середину циферблата; ее сестра замерла там же. Женщина закусила губу, борясь с искушением набрать выжженный в памяти номер. Она заучивала его как стишок, цифра за цифрой, пока не стало отскакивать от зубов. «Ну, глупо же», - покачал тогда головой Билл, укладывая в сумку пачку сливочного печения: Том навязал, он не любил печенье. Она тогда улыбнулась, сказав, что волнуется, как любая порядочная мать, а брови заламывались кверху, придавая ее лицу выражение крайней вины.
Она… оправдывалась?
Симона разрезала ножом яблоко, чтобы хоть чем-то занять руки. Фрукт хрустнул, брызнувший сок попал ей в глаз, и женщина отшатнулась от стола, жмурясь. Неловко брошенный нож закружился на гладкой поверхности и шлепнулся на пол, повернувшись острым кончиком в направлении Симоны. Она закусила губу, прогоняя из головы суеверный шепот - «Неспроста, непроста» - подняла нож и, поколебавшись, кинула его в раковину. Она схватила телефон, пальцы сами собой отбили до боли знакомый номер.
Ей ответили после пятого гудка.
- Алло?
Симона сначала и не узнала в этой хрипотце Билла. Голос казался ей чужим, далеким, непохожим на голос того Билла, которого она лично собирала в дорогу, наказывая во всем слушаться старших. Она вздохнула с облегчением, присела на краешек стула.
- Привет, маленький, - тревога отпускала, - как вы там?
- Мам, я же просил не звонить в это время, - недовольно отозвался сын, - у нас планерка, фиг знает, когда теперь…
- Но ты же ответил, - улыбнулась, перебивая, сжимая пальцами витки телефонного провода. – Как Том? Вы хорошо себя ведете?
- У нас всё отлично. Ты знаешь…
- Передавай ему привет. Я так соскучилась по вам.
Повисла пауза. Симона потрясла трубкой: контакт иногда отходил, разделяя собеседников преградой искусственной тишины.
- Билл? – позвала она, надеясь, что не сбросил. На том конце провода закашлялись, зашипело, и далекий томов голос пробормотал что-то невнятное.
- Пока, мам, - почти ударом, обрывая.
Она вздохнула, опуская рычаг снова и снова, и слушала протяжный гудок освобожденной линии.
***
- Билл?
Он не услышал: голос у Тома был тихий, приглушенный, будто из-под подушки, и точно так же не торопился ломаться. Билл повернулся на другой бок, лицом к разделяющему их кровати проходу, и засопел – то ли спит, то ли дышит так, черт его разберет. Том подпер рукой щеку, вытягивая шею, пытаясь рассмотреть очертания брата в плотном мраке комнаты: уличные фонари были тусклыми, апельсиново-оранжевыми, и света давали унизительно мало. Он разглядел неприкрытый одеялом изгиб бедра, плавно переходящий в колено: темнота скрадывала острые углы.
- Билл? – повторил старший, садясь рядом, кладя ладонь поверх одеяла там, где должен был находиться живот. Билл коротко вздохнул.
- Я не сплю, - пробормотал он, распахивая глаза.
- И я не сплю, - глупо отозвался Том, не убирая руки: он чувствовал теплоту чужой кожи, будто ткани не существовало вовсе. Это ощущение грело и успокаивало: он уже полтора часа вертелся в постели, взбудораженный насыщенным днем, готовый подняться по первому же приказу и продолжить работать. Пальцы гудели от долгой игры на гитаре, пение Билла, кажется, все еще звучало в ушах, и ему хотелось мчаться в студию, десятки раз переигрывать одну и ту же песню, доводить ее до совершенства – лишь бы не лежать, плюя в потолок.
- Наверное, нужно спать, - сказал младший, покосившись на часы: зеленые цифры на электронном табло показывали 2:30 ночи.
- Давай как в детстве?.. – прошептал Том, смотря на ямочку над губой брата. Рука его скользнула ниже, завершая путешествие по скомканному одеялу, и переместилась на подкрашенное рыжим фонарным светом бедро. Билл хрипло рассмеялся, перекатываясь на спину. Зашуршала, сминаясь, простынь.
- Не ты ли сегодня доказывал, что вырос? – усмехнулся он.
- Тогда будем по-взрослому.
Том навалился сверху, сжимая в объятиях тонкое тело, ткнулся губами куда-то в шею, дыхнул – горячо. Биллу показалось, что он превратился в стекло – дыхание близнеца, кажется, оставляло на нем пятнышки пара. Он облизал губы, обнял брата руками, прижался животом. Старший хмыкнул, приподнимаясь, сдернул разделяющую их прослойку из ткани и укрыл сверху. Билл тяжело задышал, чувствуя, как горячеет между ними, накаляется согретый дыханием воздух.
- Представляешь, мы совсем одни, - подал голос Том, любовно оглаживая бедра: знакомо-незнакомо, впадинки и косточки, совсем как у него, только тоньше.
- А как же…
- Хорошо, почти одни. Я не это имел в виду, ты же понял.
- Тебе на этой почве крышу снесло? – рассмеялся Билл, находя руками руки. Они переплелись пальцами, тесно-тесно, почти до больного, напрягая запястья.
- О даа, - протянул Том, сжимая ногу брата своими. – Совсем снесло.
По венам бежал ток, в голове взрывались фейерверки – раз за разом, цветное великолепие, кабинка сумасшествия набирала скорость, это американские горки, детка, держись за поручни, да что же ты, не разжимай пальцев, да, вот так, вот так.
Скрипела кровать.
…Том положил голову на грудь близнецу, закрывая глаза. Он слушал неровное – тук-тук-тук – сердцебиение Билла и медленно проваливался в вязкое забытье сна.
Как в детстве.
***
Гордон закончил свой витиеватый тост и торжественно поднял бокал вверх. Звякнул, соприкасаясь, хрусталь. Вино оказалось кисловатым на вкус, и Билл скривился, торопясь проглотить невкусную жидкость. Том, сидящий по левую руку от него, выглядел вполне довольным и часто облизывал губы, будто пытаясь продлить ощущение наполнившего рот алкоголя.
- Вот ведь гадость, - озвучил свое мнение Билл, и старший удивленно приподнял бровь: эта привычка была у них одна на двоих, как и многое другое, из самых различных аспектов их жизни. Делиться не казалось зазорным.
«Durch den Monsun» взрывал чарты, обгоняя конкурентов одного за другим, пока не устроился на первом месте. Не верилось, ну, совсем не верилось, будто все это происходило не с ними, а, как минимум, с Яном и Питером, что жили кварталом дальше, а то и вовсе с какими-нибудь Джозефом и Майклом из далекой, скрытой розовыми облаками Америки. Близился их первый тур, прозрачно-мифический – они пока не осознавали.
- Вы теперь совсем взрослые, - сказала, улыбаясь, мама, и Том перевел взгляд на брата. Младший безошибочно угадал его мысль и опустил глаза. Скулы его едва заметно порозовели.
***
Симона сидела на полу гостиной, обложившись старыми коробками из пыльного, со временем истончившегося картона. Просмотренные фотографии неровным слоем покрывали ковер, потрепанные, пожелтевшие, но бесконечно ценные. Иногда ей хотелось выбросить все это старье на помойку, ведь оглядываться назад – заведомо проигрышно, но каждые полгода она неизменно перебирала воплощенные в материях пережитки прошлого, ностальгируя, вспоминая, заново переживая цепляющую ее хрупкую, чувствительную душу моменты. С каждым разом их становилось все больше, и Симона с ужасом осознавала, что стареет. Она одергивала себя, говорила, что глупо, ведь ей «слегка за тридцать» – она всегда отвечала так, умалчивая про истинный возраст. Кажущаяся такой далекой раньше, отметка «40» вдруг стала реальной, будто бы осязаемой – протяни руку и хватай за хвост. Хвост этот ей совершенно не нравился.
Симона нежно гладила пальцами крошечные, пузатые фигурки на фото. Билл был в голубом, Том – в зеленом. Или наоборот, несложно запамятствовать, если сейчас твои дети одеваются во все цвета радуги. Она вдруг вспомнила, как заставляла Билла ходить на танцы, Тома – поддержав идею своего отца – на каратэ. Вспомнила и то, как скупала мало-мальски толковые книги по воспитанию, перевязывала их веревками и тащила домой, чтобы, покачивая ногой коляску, зачитываться советами умудренных опытом материнства женщин. Коляска на тот момент была пустой: ей казалось, что стоит потренироваться до родов. Еще она вспомнила, что всю жизнь пыталась слепить их сама, перекроить, туго завязать узлы, прошить длинными стежками, вот только попытки ее неизменно шли крахом. Не вышло, не склеилось, и нитки порвались, будто и не шила вовсе.
Симона прижала фотографию к груди. Ее сердцу было слишком тесно внутри, горло сжимало от невыплаканных слез, и руки – те самые руки, в которых она качала сыновей, как в колыбели, - дрожали. Ей хотелось заплакать, но слез уже давно не было. Быть может, после того, как она отпустила их в Люненбург. Или после того, как, не готовая к этой новости, узнала о предстоящем туре по Германии. В глубине души она всегда надеялась, что они провалятся, как большинство групп-однодневок, потому что тогда ее стежки и узелки еще можно было спасти.
…Или после того, как увидела, как самозабвенно целовал брата Том, поддерживая его за затылок. Или после того, как Билл, срывая голос, кричал: «Либо так, либо никак». «Никак», конечно, относилось к ней. Ей не было места в их обособленном мирке, где трогательно сплетались тонкие детские пальцы и покоряли мир доселе неизвестные рок-бэнды. Давно уже не было.
Они повзрослели.
Симона сложила фотографии в коробку, поднялась на ноги, отряхнула расшитую маками юбку. Она смотрела вниз, на пестрое разнообразие карточек – Билл и Том на качелях, Билл и Том в ванной, Билл и Том держатся за штанины отца… – и решила, что сейчас вывалит всю эту кучу на задний двор и подожжет. Она представила, как весело затрещит пламя, съедая осколки ее воспоминаний, как исказятся детские мордашки, когда фото начнет съеживаться, как в сердце кольнет до омерзительного верное «Боишься».
Симона качнула головой и задвинула ящики в дальний угол комнаты.
Они побудут ее мальчиками еще немного. Совсем чуть-чуть.
|