|
Лихим росчерком небо разделилось на две части. Правая, пронзительно синяя, пестрела яркими созвездиями; левая, ее сестра, была изысканным черным бархатом с редкими вкраплениями почти невидимых "карликов". Мгновение – и появился еще один серебристым мазок, направленный к линии горизонта.
Холодно, настолько холодно, что руки замерзают даже в теплых варежках. В этой части света вообще всегда холодно, несмотря на время года. А если честно, то я уже не помню, где я. Концерты, афтерпати, самолеты, поезда, гостиницы, саундчеки, репетиции, фотосессии, интервью, снова самолеты – все смешалось в утомляющем калейдоскопе. Хотелось банального – отдохнуть. Банального и такого недоступного.
Георг толкает меня в бок, и я выдыхаю от мимолетной боли – наш басист не особо задумывается о прикладываемой силе.
- Что?
- Тебя Йост зовет.
Я мысленно чертыхаюсь и принимаюсь протискиваться сквозь толпу. Знаменит – не знаменит, тут, похоже, это не имеет никакого значения. Даже охраны приставили меньше. И это в день фестиваля.
Найти Йоста нелегко, хотя один из наших фургончиков я примечаю еще издалека. Меня постоянно сносит порывами ветра. Снега нет. Этой ночью ясно.
Я не помню, как добрался до нашего продюсера, мне что-то говорят, а я не слушаю, на автомате кивая в ответ и думая только о том, что больше всего хотелось бы домой. Ну, или хотя бы вернуться на поле, где виден весь простор звездного неба. Я думаю об этом и удивляюсь себе: хочу стоять на обжигающем морозе ради каких-то крошечных точек наверху.
Йост уже какое-то время молчит, но я не понимаю, чего он ждет от меня. Мне вручают листок, с которого зачитывалось все то, что зачитывалось и что я благополучно прослушал. Я киваю и ухожу на негнущихся ногах. Одноэтажный отель для посетителей этого горнолыжного курорта манит меня светом в окнах. Я забываю про поле, про холод, про звезды и иду туда. Лишь перед самым входом запрокидываю голову, чтобы увидеть еще один светлый росчерк на темном небе.
Том встречает меня чаем и усталым взглядом. А мне ничего другого и не надо. Мне хочется тепла, мне хочется согреться, вот только – это я понимаю уже позже, когда мои губы касаются края чашки – что чая будет недостаточно. Холод – он глубже, намного глубже, там, где неровно бьется сердце.
Я знаю, что у меня аритмия. Я понимаю, что пора бросать курить. Я достаю из кармана помятую пачку "Mild Seven".
Том не говорит мне ни слова. Просто отбирает у меня сигарету после второй затяжки и выбрасывает в камин. Пламя с тихим хрустом пережевывает лакомство. Я улыбаюсь. Благодарно.
Том гасит свет.
Мне хочется спать, но вместо этого я стою перед окном, прижавшись руками и носом к холодному стеклу, и смотрю на испещренное бриллиантами небо.
- Том, Том, - зову я тихонько, - смотри. Тут небо настоящее.
Брат не говорит мне, что это звучит глупо. Брат не говорит мне, что я веду себя как ребенок. Брат вообще ничего не говорит: устал, намотался, соскучился – просто неслышно подходит ко мне, смотря поверх моего плеча в окно, и я чувствую его улыбку.
- Звезда упала, - шепчет он.
Успеваю уловить взглядом только самый кончик шлейфа. Я не дышу, боясь нарушить красоту момента. Я не двигаюсь, боясь разбить таинство этой ночи. Чувствую, что плачу.
А Том... А Том обнимает меня: так по-домашнему, тепло, нежно, как один он умеет – и аккуратно подводит к кровати. Я ложусь спать прямо в одежде, но мне уже все равно: веки слипаются. Спать, спать, спать... Брат аккуратно снимает с меня свитер, ворча на тему того, что я совсем не забочусь о себе.
Но мне плевать. Плевать, плевать...
Внезапно он замирает. Я открываю глаза.
- Ты загадал желание? - спрашивает Том. Я улыбаюсь – сонно, устало. Тяну пошатывающегося от недосыпания брата к себе.
- Загадал.
Мне хочется сказать, что я соврал, и у меня все есть.
Мне хочется соврать – как я вру всем тем, кто сидит по ту сторону экрана.
Мне хочется...
Мне просто хочется спать.
Я закрываю глаза и понимаю, что мне тепло.
Улыбаюсь и говорю, что "завтра будет лучше".
Я обнимаю Тома и признаюсь нам обоим: мысленно, но мысли тоже могут быть услышаны – что счастлив.
|