Автор:
Keine Dort
Бета: меланхолия
Пэйринг: Йост/Билл
Рейтинг: NC-17
Жанр: Angst, POV Jost, POV Tom (Alternative player’s parts)
Предупреждение: нецензурная лексика, насилие, гет, набирающий обороты психоз, цинизм Дэвида местами зашкаливает.
Саммари: сиквел к "Play the Game".
Примечания:
[1] «Nothing Looks the Same in the Light» – «Fantastic», Wham!
[2] «This is the New S***» - «The Golden Age of Grotesque», Marilyn Manson
[3] «Мy band» - «D12 World», D12
Реально существующие объекты, упомянутые в тексте:
- BMW 760Li рестайлинг 2006 года
- Вилла под Геттингеном
- Nokia L’Amour Collection 7370
Модификация той же модели - Nokia L’Amour Collection Limited Series 7370lux, – на моей совести. Да, мне было мало существующих мобильников.
- Gibson Les Paul Standard Premium Plus
| 31. LOADING CAN’T BE COMPLETED. HARDWARE ERROR. На следующий день Детка выглядит ужасно. Хуже своего старшего братца, так что его впору ставить на пшеничном поле вместо пугала. Морда у него опухшая, помятая, глаза красные - и крашеные волосы кажутся неживыми, как у старой Барби. Торчат в разные стороны - он просто расчесал их, не помыв голову. Настоящее чучело. …Мы едем в студию. Придурки наконец-то дописали песню, сегодня Том сказал, что они хотят исполнить ее перед всеми продюсерами. Отлично. Я надеюсь, с похмелья Билл не забудет половину своего шедевра, а Тому удастся зажимать пальцами струны, а не деки. Они долго возятся перед тем, как начать. Том сосредоточено настраивает обычную акустическую гитару, обколотую по углам - блин, эти двое просто идиоты. У одного любимый обкусанный карандаш, у второго - облезлая гитара. Я вижу, как нервничает Дива. Сидит на высоком стуле, поджав ноги, заглядывает в свой блокнот, трогает пальцами микрофон, кру-тя его на стойке. Никак не может установить нормально. Руки трясутся, что ли… он уже три банки Рэдбулла выдул. - Ты читал текст? - спрашивает у меня Дэйв. - Нет, - я тушу сигарету в пепельнице. - Но это ничего не меняет. - Ясное дело, - усмехается он. - Все равно исправлять. Я киваю. Только это значит «переписывать, вставляя одну строчку гениального Билли Каулитца в семь своих» - Мы готовы, - говорит Билл в микрофон, привлекая внимание. - Песня называется «Все, что оста-лось». Ну что ж, хотя бы с названием Билли справился. Умничка, мать его, научился объединять одним сло-вом весь текст. Хотя, это еще не факт. Еще не слыша, я знаю, какая это будет тоска. Это действительно тоска. Все, что у тебя осталось, детка? Тоска? Боль и страх? А знаешь, почему? Потому что любовь рано или поздно оставляет тебя одним. Только не отпускает. Держит. Он мог бы написать так. Но в этом дерьме каждая строчка не доделанная. Меня раздражает. Какого хрена он сейчас ерзает на этом стуле, выдавливая из себя текст дрожащим на высоких нотах от напряжения голосом, тогда, когда он должен скулить подо мной. - Неплохо, - слышу я негромкую оценку Пата. Неплохо только в том случае, если это песня сопливой пятнадцатилетней девчонки. У меня нервы сдают. Это уже просто навязчивая идея, на которой меня заклинило, как гребаный ме-диаплеер, и теперь меня гоняет по одному и тому же куску мыслей. Я хочу стащить его со стула, отволочь за шкирку в туалет, и отыметь в тесной кабинке, прижимая его мордой к хлипкой стене. …Я понимаю, что не въехал и в половину песни, слишком углубившись в свои мысли. А, какая разница. Если первый куплет слезливого воя был паршивой хуйней, то вряд ли второй мог что-то изменить. Я хлопаю Детке, и знаю, что каждый мой хлопок - пощечина для него. Потому что он прекрасно видит, что это не восторг. - Я даже не буду браться переделывать это, - произношу я. И, кажется, меня понимают неправильно. - Ты считаешь, текст не нужно править? - интересуется Питер. - Я считаю, что не имеет смысла тратить на это время. Я говорю громче, чем нужно. Так, чтобы Золотая Детка тоже услышала. Он цепляет бледными пальцами Рэдбулл. Будто не понимает, что значат мои слова. - Я бы так не сказал, - отвечает Питер. Клал я на это. У меня достаточно силы для того, чтобы запороть эту песню. - Билл, а ты понимаешь, на что замахнулся? - спрашиваю я у Детки. Он поднимает на меня взгляд, сжимая пальцами алюминиевую банку. - Понимаю. Пытается дерзить. Извини, детка. Не пройдет. - Не понимаешь, - возражаю я. - Это слишком сложно для семнадцатилетнего мальчишки. Ты и впо-ловину не сказал того, что могло быть. - Я сказал все, что хотел сказать, - бесстрастно выдает Дива. Хорошо играет, паршивец. Только игра ему вряд ли поможет - потому что мы не в кино. Мы в реальной жизни. С жестокими законами, Билли. - Тогда тебе не хватило словарного запаса, - я улыбаюсь ему, а он стискивает челюсти и его лицо становится непроницаемым. - Такие тексты пишут амбициозные бездарные девочки, и поверь, в мусор-ках звукозаписывающих лейблов этого добра достаточно. - Дэвид, это не совсем так, - слышу я голос Питера. - Мы считаем, что песня вполне достойная. С ней будет не так уж много работы. - Что песня вполне достойная, - отчетливо повторяю я. - Здесь кто-нибудь может сказать, что это бу-дущий хит? Сейчас, когда никто из нас и пальцем к ней не притрагивался? Это резко. Но они знают, что я не гоню. Потому что у Билли Каулитца хитов не бывает. У него холсты, изгвазданные рукой ребенка, которые нужно закрашивать и писать заново, взяв только идею. И тогда это становится хитами Tokio Hotel. Но, увы, не гениальной Золотой Детки. - Мы с Биллом можем, - подает голос Швабра. Если я рассмеюсь ему в лицо, это будет слишком. Я давлю смех, получается косая улыбка - блин, Томми совсем охренел, опять полез защищать бра-тишку. - У нас уже шесть продюсеров? - интересуюсь я. - Но мы имеем право голоса! - резко отзывается Билл. О да, разумеется! Право тявкать имеют все щенки. - Давай попробуем, - я усмехаюсь, играя на беспечность. - Выпустим это синглом, и ты посмотришь, как твоя песня околачивается на обочинах чартов и склоняется всеми критиками. Я говорю спокойно. А его уже трясет. Обидно, когда опускают, детка? - Я уже это слышал и слышу от тебя сейчас, - Детка щурит глаза. - И мне не страшно. - А никто и не говорит о страхе. Речь идет о том, что твоя песня не стоила даже того, чтобы тратить на нее время. За моими словами повисает тишина. - А тогда можешь вообще не тратить на нас время! - взбешенно ляпает Детка, вскакивая со своего стула. - Вообще, понял?! - Тратить на вас время - это моя работа, - отвечаю ему я. - Просто у тебя нет никакого уважения ни к чужому времени, ни к труду. - А у тебя - есть?! - Не цепляйся к словам. Он вылетает из студии, даже не ответив. Пустые банки, сбитые им, раскатываются по полу, и дверь влетает по косяку. - Добился, чего хотел? - еще более взвинчено шипит Том. - Да? На его тон никто не обращает внимания. Я знаю. Никогда раньше я не разносил песни братишек. Я просто исправлял. Но это, блядь… - Я сам с ним разберусь, - бросаю я, пока Том еще не очухался и не побежал за своим младшеньким. …В коридоре я понятия не имею, куда умотал придурок. Только вижу, как в конце захлопывается дверь мужского туалета. Он что, поплакать решил? Тогда почему не в женский? Когда я захожу, Детка стоит у раковины, опершись руками о борта, и волосы закрывают его лицо. Он оборачивается. Ну, надо же, еще не плачем. - А вот теперь объясни мне, - я подхожу к нему, а он отворачивается. - На хера ты выносишь все это на люди? - На люди? - он выдавливает из себя ухмылку и вздергивает подбородок. - А с чего ты взял, что «это» именно то, о чем ты думаешь? - А что же это, позволь узнать? - С чего ты взял, что эта песня о тебе? - упрямо выдает Каулитц. А что, детка, тебя кто-то другой трахал? - Я не говорил тебе, что надо напрягать дерьмо в своей голове? - на хера, на хера эта дрянь выводит меня из себя? Придурок, ты мог бы хоть молчать и не перечить мне, ты в своем уме? Думаешь, все сле-пые и глухие? - Ты ни хрена не понимаешь, Йост! - резко отзывается Билл. - И тебе вообще насрать на эту песню! У него в голосе удивление мешается с непониманием. Не ожидал, Билли, что я могу так? Но ты сам довел меня. - Мне насрать на тебя, - сухо говорю ему я, а у него в глазах такой шок, что ничем не скроешь. - Не-ужели ты до сих пор не понял? Я просто делаю на тебе деньги. Я молчал об этом три года. Я хотел сказать ему это в лицо последние полтора. И я скажу. Какое дерьмо его тексты. Какое дерьмо он. - Кто тебе дал право оскорблять меня?! Истеричка. Дрянь… маленькая дрянь. Выебывается, сучка, и не понимает, что я могу не сдержать се-бя. - О, прости, ты же звезда! - Я делаю полшага к нему, а он отшатывается, прижимаясь задницей к ра-ковине. Вышептывает что-то похожее на «иди на хер». Что, ответить нечего, Билли? Звездная болезнь - такая гадкая вещь. Меня ты уже довел ей, а вот себя… Когда думаешь, что ты лучший, ослепленный лучами славы - знаешь, рано или поздно обязательно найдется то, что заставит почувствовать себя дерьмом. - А ты вообще понимаешь, Билли, что у тебя только одно название «звезды»? - небрежно интересу-юсь я. - Да ты ни разу не звезда, детка. Такой же как все… пустой. Пустышка, Билли. И ты сам сделал так, что я единственный, кто может по-настоящему опустить тебя. Растоптать. - Замолчи! - вскрикивает Детка, сжимая пальцами борт раковины. Такой жалкий. - Ноль, - я ухмыляюсь еще гаже, и протягиваю руку, чтобы уцепить его за подбородок. - Ты же про-сто удачный продукт четырех продюсеров. - Замолчи! - повторяет он на тон выше. - Только морда красиво намалевана. - Закрой рот! - он передергивается, отшатываясь от меня, от моей руки, нет, детка, я не замолчу. - И поешь так, что от тебя… - Закрой рот, сука! Он орет так, что от кафеля эхом отразилось бы, будь помещение больше. Весь бледный, с дрожащими губами, и в повисшей тишине я слышу, как с плохо завернутого крана скапывает вода. Ебаная дрянь. После того, что он сделал… маленькая тварь… отшил, как последнего козла… лизался с сучкой братца… а теперь… - Не смей открывать свой грязный рот, - я хватаю его за шиворот и толкаю к стене, сильно, и он, на-верное, больно ударяется спиной. - Ты понял, дрянь? - Не трогай меня! - он выкручивается, и я прижимаю его еще плотнее, вбивая колено ему между ног, что, будешь так шевелиться, детка? Ты же у нас все-таки мальчик. Есть, за что бояться, хотя на хер тебе это все… - И знаешь, на что ты только годен? - я шиплю ему на ухо, ухватив за волосы так, чтобы он не отво-рачивался. - Тебя только трахать, как сучку, Билли. - Сука… - он почти всхлипывает, дергаясь, и я вдруг понимаю, что неосознанно он елозит по моей ноге, и у него уже стоит. - Ненавижу… Нравится, когда грубо, детка? Я сжимаю его волосы еще сильнее. - И то, потому, что мордашка смазливая, - у него уже щеки горят, и он оседает, трется об меня, хочет, и ему так стыдно. - И дырка тугая, ты ведь ничего делать не умеешь, кроме как лежать бревном, пока тебя ебут, Билли. - Ненавижу, - а его, похоже, заклинило как сломанный плеер. - Ненавижу… ублюдок… Если я сейчас зажму его в кабинке, он мне даст. Даст, как сука в течке… Неумелая дрянь, а меня от него все равно ведет. - Ненавижу… Я знаю, детка. У меня сейчас тоже встанет. Сейчас. А потом ты выплачешься у меня на плече и будешь опять шелковым. Потому что любишь, Детка. - Билл? Когда в туалете раздается голос Тома, я от неожиданности ослабляю хватку, оборачиваюсь, старший Каулитц появляется из-за угла крайней кабинки и у него кулаки сжимаются от того, как я держу его братишку. - Том! - почти истерично вскрикивает Билл, я не успеваю среагировать, он выкручивается, отпихива-ет меня и вмиг оказывается рядом с братом. - Только попробуй подойти, - шипит мне Том, чуть ли не пряча Детку за своей спиной, бля, как сест-ренку. - Не смей его трогать. - Думаешь, ему противно? - я усмехаюсь, взглядом указав на отпирающую ширинку джинсов Билла. Том не смотрит. Но я вижу, как его чуть не перекашивает. - Пойдем, Том. Билл опускает руку ему на плечо, и у него в голосе пробиваются умоляющие нотки. Он весь как в воду опущенный. Как обосранный с ног до головы. Перед другими продюсерами, перед самим собой, а теперь еще и перед братом. Уходя, Том бросает на меня еще один испепеляющий взгляд. Если бы не этот чертов защитник, я бы уже спустил с Детки узкие штаны и имел его, зажимая ладо-нью рот, чтобы не орал громко. Он все испортил. Мой план полетел к чертям из-за этого придурка, и теперь… Наша Золотая Детка ведь ебанутая. Больная на всю голову. Он и сам наверняка не знает, что сделает в следующую секунду, и теперь хрен поймешь, что он вы-кинет на этот раз. …Потому что я помню, какой нервотрепкой обернулся прошлый. 32. RELOAD. Если дальше - уже некуда, то это совершенно не так. Мне кажется, будь Томми электрошокером, меня бы от него било током на расстоянии двух метров. Маленький идиот. Они оба. Раньше только Том боялся, что я того и гляди оттрахаю Детку в первом попавшемся темном углу - а теперь боится сам Билл. Он меня избегает. Во всем прячется за братом - когда возникают какие-то вопросы по работе, вместо Билла я разговариваю с Томом. С этим заносчивым паршивцем. Я удивляюсь, как еще он умудряется не сводить все темы на то, какая я мразь. Он об этом круглосу-точно думает, я же понимаю. Возможно, даже во сне. …С Биллом я сталкиваюсь только в ресторане. Он стоит у шведского стола - накладывает себе ка-кую-то херню с листьями. Ну, надо же. И как это братишка отпустил его одного? - Здравствуй, - я подхожу к нему и беру соседний салат, в котором виднеется хоть что-то, напоми-нающее мясо. Детка кивает, не поднимая взгляда. Я вижу, как он сжимает пальцами никелированные щипцы и подцепляет еще этих дурацких листьев. - Вкусно? - интересуюсь я. И удостаиваюсь еще одного кивка. Мне хочется развернуть его смазливую морду к себе и заставить посмотреть в глаза. Но и его можно понять. Он боится из-за вчерашнего. Боится, что я опять зажму его, ударю, словом, что угодно - потому что я действительно напугал его. Детка не будет со мной разговаривать. После той грязи, которой я облил его, разговаривать не о чем. …И ему до сих пор стыдно. Он теперь знает, как возбуждает насилие. И как противно от самого себя потом. Поэтому он на меня не смотрит. Он бы и от себя спрятался, если бы мог, но, Билли, убежать от само-го себя не получится. Но он пытается. От меня и от себя. Вечером мне звонит Хоффман - студия завтра переносится на семь утра. Рано, блин, но у них там ка-кие-то свои заморочки и не в наших силах что-то изменить. Я набираю номера G&G, сообщаю им об этом, оставляя самое неприятное - Каулитцев - на потом. Не знаю, какой в этом смысл, все равно придется звонить, но так я хотя бы сделаю это позже. На целых пять минут, бля. Как много. - Да? - у Тома раздраженный голос. - Что, Йост? Мешаю, Томми? Я же знаю, у тебя сегодня девочки. Но музыка ведь на первом плане, да? - Завтра в студию в семь, - говорю я ему. - С какого это? - возникает Швабра. - Какая разница? - усмехаюсь я. - Быстрей закончишь - лучше выспишься. Отключаю связь. Выбираю в списке контактов номер Билла. Абонент недоступен. Он никогда не отключает мобильник на ночь. Что за дерьмо. Я же знаю, что у него телефон Тома, ко-торый тот сменил на новый кирпич с наворотами спустя пару дней после того, как Золотая Детка верну-ла мне Нокию. Ему настолько тоскливо, что он донашивает за братцем. Бедняжка. Только не нравится мне, что он не отвечает. Я достаю из своей сумки его телефон - понятия не имею, зачем вожу с собой это все, но сбросить по-ка некуда, - и открываю корпус. Симки нет. Бля, а я ведь ни разу не звонил ему за все это время. Не приходилось как-то, и тем более, эта дрянь раньше не избегала меня, да и заморочек вроде этой со студией не было. А Билл отлично работал, и звонить затем, чтобы напомнить об опозданиях, не нужно было. Что там еще остается? Их оператор меняет номера с периодичностью раз в четыре месяца - потому что цифры имеют обыкновение уходить на сторону, так же как и любая информация. И лучше предотвратить это заранее. Благо у сетей есть такие услуги. Только четыре месяца еще не прошло. Три есть; да и у Тома и G&G номера остались те же. Я звоню Детке по гостиничной сети. Ничего. Просто гудки. Он не берет трубку. Бред какой-то. На магнитном щитке его номера горит зеленая лампочка. Я открываю дверь. В номере темно. Только свет от неплотно прикрытой двери ванной. И вода шумит. - Билл? Снова ничего. Я прохожу по коридору. - Билл, ты слышишь? - Уйди, - слабо доносится до меня. А потом я открываю дверь ванной и вижу его - скорчившегося на коленях перед унитазом. Блядь. Он, похоже, хочет сказать мне что-то, но его скручивает еще раз и он сжимает пальцами сиденье, склоняясь ниже. Я приношу ему стакан и наливаю воды. Он жмет дрожащими руками на кнопку слива, держась другой рукой за живот, и даже стакан взять не успевает. И еще раз. Я ставлю воду на пол рядом с Деткой. - Ты съел что-то не то? - Уйди, ты не слышал? - измучено повторяет мне Билл вместо ответа. - Ничего я не жрал. Отлично. Желудочный грипп? Или что, наша Дива залетела? Я достаю мобильник и набираю номер врача. Мне не нужна Золотая Детка, которую тошнит не понятно с чего. - Герр Рольв? - Билл замирает, прислушиваясь. - Прошу прощения за поздний звонок. Билл плохо се-бя чувствует, думаю, своими силами мы не справимся. - Мне не нужен врач, - еще более слабо выдавливает Детка, ему уже нечем блевать, и он только сги-бается в обнимку с унитазом, кашляя. - Его сильно тошнит, но как я понимаю, он ел то же, что и все, - я впихиваю Биллу в руку бутылку с минералкой, у него ж во рту небось дерьмово еще как. У Золотой Детки сильно трясутся руки. Горлышко стеклянной бутылки ударяется ему о зубы, он су-дорожно заправляет волосы за ухо, глотая воду. - Все? - спрашиваю я у него, закончив разговор с врачом. Он молчит, прижимая ладонь к животу, но, похоже, к фаянсовому другу его больше не тянет. Я наклоняюсь к Биллу и беру его за руку, помогая подняться с пола, он холодный, еле на ногах стоит и весь в испарине. Бледный ужасно. - Идем. Он даже не сопротивляется, черт, сколько он блевал до того, как зашел я? В темноте я довожу его до постели, под ногами мешается вся дрянь, которой придурки испоганивают номера так, что горничным работы на весь день хватает, наверное. Детка оседает на постель, так, будто ноги его совсем уже не держат, мне кажется, у него тощая рука подломится случайно, когда он осторожно ложится на бок, упираясь ладонью в кровать. Я включаю свет. Блядь. Похоже, горничной сегодня буду я. Подобрав распотрошенные пачки чипсов, расталкиваю ногами мелкую хренотень вроде оберток от жвачек и конфет, чтобы к постели был хотя бы относительно чистый подход, - и замечаю у левой при-кроватной тумбочки бутылку вина. Пустую. - Ты пил? Он смотрит на бутылку и не отвечает. Придурок. Но бля, от хорошего вина еще никого не рвало! - Так что это, Билл? Я стараюсь говорить мягче. Ему все-таки сейчас офигенно дерьмово, судя по его жалкому виду. - Ничего. Он напрягается, хмурит брови и еле слезает с кровати, прижимая руку ко рту. Опять, мать его. Его тошнит водой, которую он только что выпил. Ну что за херня. Возвращается он еще более измученным. Мне кажется, что он просто наебнется сейчас на пол, не дойдя. Но он доходит - заметно стиснув зубы. …Через десять минут приезжает врач. Спрашивает у Билла, что он ел сегодня. Детка говорит «то же, что и все». - А вино, Билл? - я киваю на бутылку. - Ну и что, - отзывается Детка. Наверное, это должно было звучать грубо или просто беспечно - но с его вымученным видом и сла-бым голосом получается жалобно. - Это тоже имеет значение, - замечает Рольв. - Значит, кроме еды и вина ничего? - Нет. Я смотрю, как Детка снимает влажную футболку и опять ложится, зажимая в подмышке градусник, пока врач ощупывает его живот. Черт. Мнет, спрашивая, больно ли, и, кажется, только я думаю о том, какая нежная у него кожа там, где его профессионально обследуют пальцы врача. Как торчат бедренные косточки, я же вижу. Рольв, которого интересует только причина блевотни Билла, трогает его. Я не могу видеть этого. Я не могу. Бля, не о том сейчас думать надо. - Билл, ты сегодня принимал эти таблетки? Похоже, распотрошенную пачку обезболивающего Рольв замечает случайно. Просто оглянувшись на тумбочку за футляром от градусника. - У меня живот болел, - странно, мне кажется, это как оправдание звучит, он не мог просто «да» от-ветить? - И голова. - Тогда все ясно, - убрав градусник в футляр, Рольв достает из упаковки анальгетика инструкцию. - Ты знаешь, что нельзя запивать спиртным такие лекарства? - Правда? Блядь. Тупой придурок. Где он потерял свои мозги? - Сколько штук ты выпил? Я вижу, как у Билла на лице появляется какое-то странное выражение, вроде растерянности вполови-ну с тревогой, он хмурится и выдает: - Не помню. Немного. - Если немного, то это вряд ли причина. Я бы настоял на осмотре в больнице. Полная диагностика все объяснит, это может быть серьезно. Блядь. Мало нам Густава с его ушами, так теперь еще этот придурок жрет непонятно что вместо нормальной еды сидит на йогуртах, чипсах и Рэдбулле. И вот, пожалуйста. Результат. - Что? - Билл поднимается на локте, о, Дива возмущена или испугалась? - Я не хочу в больницу. Я, наверное, случайно много выпил, у меня просто очень сильно болела голова. - Билл, - я смотрю на него в упор, а он не выдерживает и отводит взгляд. - Так ты много или мало выпил? И у тебя что болело - живот или все-таки голова? Я не понимаю, в чем дело. Он путается в объяснениях, какого хрена?! - Живот и голова, я же говорил, - он опускается на кровать, устало, я вижу, что он пытается выгля-деть так, будто ему уже гораздо лучше. Только ему хреново. У него на лбу опять проступает испарина, и пальцы дрожат, когда он натягивает на себя футболку. Идиот. Она же сырая. Рольв оставляет ему какие-то лекарства, объясняет, когда и как их принимать, я приношу Детке воды - блин, у него так дрожат руки. Он даже держать нормально не может, мне кажется, он просто обольет себя сейчас. …Потом я провожаю врача. - Герр Йост, - уже у двери негромко произносит он. - Мне нужно поговорить с вами. Мы выходим в коридор, и я прикрываю за собой дверь номера Билла. Не нравится мне это все. - У меня есть кое-какие подозрения на счет обезболивающего, - продолжает Рольв. - Не могу утвер-ждать точно, но думаю, Билл солгал насчет таблеток. - В каком смысле? - спрашиваю я. - Он выпил больше? - Я не утверждаю точно, но могу предположить, что передозировка была намеренной. Мне кажется, я ослышался. - Что? - Вы же сами заметили, как он сбивчиво все объяснил, - черт, это что же получается? - И потом, алко-голь и анальгетик - это очень подозрительно, герр Йост. - Вы хотите сказать, что он решил покончить с собой, герр Рольв? Я с трудом сдерживаю, чтобы не заорать. Ебать, у меня под носом! Он чуть не подох у меня под носом! - Вполне возможно, - кивает врач. - Но либо передозировка была не настолько сильной, либо Билл сам испугался и вызвал рвоту. Наше счастье, что доза оказалась не смертельной. Я не знаю, что отвечать. Это пиздец. Потому что я понимаю - единственная причина, по которой Билл мог такое выдумать - это я. - Постарайтесь получше следить за ним, - я уже вполовину не воспринимаю того, что говорит мне врач. - Герр Йост, вы не знаете, почему он мог это сделать? - Нет, - блядь, как мне хочется курить. - Понятия не имею, все было отлично. - Значит не так отлично, насколько это известно вам, - замечает Рольв. - Это очень серьезно. Сегодня ему не удалось, кто знает, не решит ли он повторить это завтра. А то я не понимаю, мать его. Зря, наверное, четыре года мудохался на психолога. - Я бы посоветовал показать его психотерапевту. Обязательно, герр Рольв. Чтобы у несчастного поехала крыша от тараканов Золотой Детки. Нет уж. Мне придется разбираться самому. - Я рассмотрю этот вариант, - отвечаю я. - До встречи, герр Рольв. …Когда я возвращаюсь, Билл смотрит телевизор - очень тихо, почти на пределе слышимости, и мелькающие на экране картинки бросают на его бледное, измученное лицо голубые тени. Так еще хуже. - Зачем вернулся. У него, похоже, сил нет даже на то, чтобы придать голосу вопросительные интонации. - Зачем ты это сделал, Билл? - я сажусь на стул, придвинутый к его постели Рольвом. - Что, - он переключает канал, и новая вспышка света от экрана подчеркивает синяки у него под гла-зами и трещины на покусанных губах. - Дэвид, оставь меня в покое. - Билл, ты прекрасно понимаешь, о чем я. Он устало вздыхает и выключает телевизор. Сползает вниз с подушки, натягивая на себя одеяло. - Я не понимаю, - глухо произносит он. Я протягиваю руку и касаюсь его волос, встрепанных на макушке - они мягкие, без лака, он сегодня голову мыл, наверное. - Билл. Он отворачивается, и я вижу, как у него плечи напрягаются под тонкой футболкой. Я знаю. Ему стыдно, потому что я все понял. - Дэвид, пожалуйста, - тихо просит Детка. - Уйди. Уходи. Ага. Чтобы ты, блин, опять наглотался? Или нет? Он ведь такой идиот, что даже потравить себя нормально не может… Придурок. Маленький и неопытный. - Пожалуйста, Дэвид… - он поворачивается на бок, спиной ко мне. - Я не хочу тебя видеть. - Ну, ты ведь и не видишь, - замечаю я. Блядь, я уже второй раз чуть не сломал своими руками то, что выстраивал почти четыре года. И все, что было до этого… Чертов мальчишка. - Уходи, - совсем тихо просит Детка. Так жалобно. Так пищат брошенные котята. Я же могу солгать ему. Попросить прощения - как раньше. Как на вилле - когда ударил его. Может быть, он даже поверит. Если его пожалеть, поцеловать, погладить по шерстке и пригреть. Здесь даже психологом быть не нужно. Но я не делаю ничего. Та фальшь, которой будет все это… я же знаю, что это не так. Теперь не так. Потому что мой квест перестал управляться жесткой программой. …Спустя пять минут Билл уже спит. Я поправляю одеяло и ухожу из его номера, закрыв дверь. 33. START WITH A NEW SOFTWARE У нас через четыре дня вылет на Париж. За это время Золотая Детка должна прийти в норму. Как угодно, но я должен это сделать. И я делаю. - Билл. Ты забыл выпить вот это. Я выдавливаю таблетку из упаковки, я помню, вчера вечером было пять, сегодня столько же, значит, он забыл. Идиот. - Держи. Он берет у меня с ладони таблетку, подцепив длинными для мальчишки ногтями, и запивает водой, которую я подал ему. - Спасибо. - Постарайся больше не забывать, - я улыбаюсь ему и провожу рукой по его голове, встрепывая непо-слушные волосы. - Хорошо? - Да. Я постараюсь. Он даже не улыбается. Черт. Что за дерьмо. Когда Билл потерял голос, он лип ко мне на вилле, а теперь что? Он просто ведет себя очень послушно. Он шелковый. Да. Только мне этого мало. Потому что кафель в ванной третью неделю - невыносимо. К вечеру следующего дня Билл выбирается из номера в ресторан, и я слежу за тем, чтобы он не зака-зал себе очередного дерьма. Жду, пока он доест все. Это ни разу не было про него - жуй молча. У младшего Каулитца рот вообще мало когда закрывается. Но он ничего не говорит мне, пока мы сидим за одним столиком, отвечает на все мои реплики чуть ли не односложно, аккуратно, вежливо, так, как мог бы говорить другим продюсерам в хорошем на-строении. И все. - Я больше не хочу, Дэвид, - отодвигает тарелку со вторым, хмурясь. - Хорошо, - я киваю Детке. - Но доешь хотя бы гарнир. Я знаю, что он сейчас послушно возьмет вилку и запихнет рис в себя. …Бесит. Своей бестолковой покладистостью. На хрена, если больше я не могу рассчитывать ни на что? …Билл сидит в номере с братом, когда я прихожу к нему утром - проверить, как он. Том даже не здоровается со мной. Просто поворачивает в мою сторону голову, отмечая присутствие. Думаю, братишка наврал ему, что отравился, и Томми не понимает, с какого Билл опять связался со мной. После всего. Но он принимает это. Умный мальчик. Все-таки, с мозгами ему повезло больше, чем Билли. - Привет, - говорит мне Детка. - Я не забыл ничего выпить, Дэвид. Том проверил. О, у нашей Дивы оказывается две няньки. - Отлично, - произношу я. - Поэтому ты можешь не тратить свое время, - не глядя на меня, заявляет Том. - Следи за своим языком, - осекаю я его. - Распускать его будешь у себя в номере с девочками. Швабра разворачивается, чтобы ляпнуть какое-нибудь дерьмо, но я раньше ухожу. Скажешь потом, Томми. Если придумаешь. …В день вылета я просыпаюсь по будильнику в четыре тридцать, за окном еще темно, и спать хочет-ся дико. Впрочем, как всегда. Но сегодня особенно. Свет в ванной режет глаза. Я провожу рукой по лицу, под пальцами колется щетина - блин, кажется, бритву я уже закинул в сумку. У меня нет желания ее доставать. Придется бриться гостиничным дерьмом. Я уже заканчиваю, когда гребаное лезвие оставляет под скулой красную полосу. Блядь. Где-то здесь была вата. Когда я выхожу из номера, до заказанных к аэропорту машин еще час, но все уже должны быть соб-раны. Потому что потом обязательно окажется, что кто-нибудь что-нибудь забыл. Проходя мимо номера Билла, я замечаю, что там свет не горит. Дверь снизу неплотно прилегает к полу. Я захожу к нему. Темно. Я так и знал. Я сжимаю пальцами кругляш выключателя и поворачиваю в четверть. И этого достаточно, чтобы увидеть бардак в номере Дивы. На полу лежит раскрытый чемодан с вываливающимися из него шмотками, на всех горизонтальных поверхностях - сраная мелочевка вроде цацок и косметики. Придурок что, забыл, как устанавливать будильник на телефоне? …Он спит, подтянув колени к животу, как ребенок. Одеяло перекрутилось и все собралось выше бе-дер, как можно так вертеться ночью, что оно чуть ли не на шее оказывается? И… Блядь. Я смотрю, как он вздыхает во сне, чуть поворачивается, и все, что мне нужно сделать - это стянуть с него трусы, он, может быть, и не проснется, раздвинуть его тощие ноги… лечь сверху, прижать к крова-ти, и, чтобы он не пищал, закрыть рот ладонью. Отыметь его. Только слишком много «но». - Билл, - я подхожу к его постели и кладу руку на голое плечо. - Билл. Я хочу сжать сильнее. Почувствовать эти кости, а потом отпустить и скользнуть дальше по груди, по торчащим ребрам, вниз… - Билл. Он открывает глаза. Смотрит на меня, сонно моргая. - Ты должен был встать полтора часа назад, - говорю я ему, убирая руку. - Что? - он озирается в поисках своего мобильника, лезет под подушку, и выуживает трубу. - Блин. Я забыл… Это несложно, когда в голове ничего нет, детка. - Постарайся как можно быстрее, - я собираю его шмотки в чемодан. - Слышишь? - Не надо, я сам, - он слезает с постели, и, блядь, у него трусы сползли так низко, что виден подбри-тый лобок, и там, ниже - примятые резинкой завитки. Это из-за низкой посадки джинсов. Не должно быть видно. Некрасиво, потому что по-мужски. Поэтому Билл делает это. Я думаю, поэтому. - Ты не успеешь, - я складываю очередную футболку почти не глядя, а он замечает мой взгляд и под-тягивает свои трусы, неловко цепляя пальцами. - Я успею, Дэвид, я сказал, не нужно. Он не смотрит на меня, и проходит в ванную, а я пялюсь на его задницу, черт, не нужно, так не нуж-но… Он ведь должен был уже закатить скандал. Типа того, почему его разбудили так поздно, и потребо-вать сдать билеты и взять на вечерний рейс. Но теперь – ни хрена подобного. Послушная правильная девочка, блин. Черт бы побрал все это дерьмо. …За Биллом захлопывается дверь ванной, я заталкиваю в чемодан один из его ремней и ухожу из номера. Держать себя в руках становится все трудней. К моему - да, впрочем, и не только, - удивлению Золотая Детка укладывается вовремя. Идеально во-время, за каких-то полчаса. На фоне своих черных шмоток он кажется совсем бледным. Без тональника почти как нулевой номер на этих профессиональных палитрах с пудрами… или чем там? В зелень отдает. Неужели он все еще хреново себя чувствует? Те дозы лекарств, которые он жрал последние четыре дня, должны были лошадь на ноги поднять. Но то ли он ни хрена не жрал и врал мне на пару с братцем, то ли хандра дает оттенок. Зеленый. Тоскливая Детка - худшее, что может быть для интервью и фотосессии в Париже. Надеюсь, концерт поднимет ему настроение. Если… если не вымотает окончательно. В аэропорту он стоит передо мной на эскалаторе. Поднимаемся вверх; Том и Георг ржут над чем-то, за ними я вижу макушку Густава. Детка ковыряется у себя в сумке. Хрен знает, что он там ищет, но загружается основательно - и когда уже нужно сходить, он только замечает это. Чуть не спотыкается, его заносит в сторону, и, не будь никого рядом… - Осторожно, - я сжимаю его руку чуть выше локтя и придерживаю ладонью за спину. - Под ноги смотри. У него, похоже, просто голова закружилась. Дерьмово. - Я смотрю. И я, Детка. Как ты еле стоишь на ногах. - Идем, посидишь, - я веду его к сиденьям, установленным вдоль открытой части коридора. Позади нас никого нет. Все впереди, Томми даже не заметил отсутствия братишки, до сих пор ржет не затыкаясь. Я спускаю руку чуть ниже по спине Билла, у него куртка короткая, а под ней только тонкая футбол-ка. Ну, давай, Детка… тебе же нравится. Прогнись. Только он не реагирует никак. Под моей ладонью напряженная поясница, такое ощущение, что ему палку в зад загнали. - Мне уже лучше, - говорит мне Каулитц. - Не будем останавливаться, хорошо? - Хорошо, - я почти отпускаю его, придерживая только за локоть. - Надо пить то, что тебе прописали, а не как придется, Билл. Он не отвечает. Мы нагоняем ребят, и Детка тут же оказывается рядом с Томом. Братишка поддержит, если Билли опять чуть не наебнется. Только, блин… Не то это все. Я засыпаю в самолете. Что толку, по четыре часа в сутки, и даже если к полуночи голова гудит - заснуть я все равно не могу. Поэтому организм добирает свое днем. У Билла тоже. Он сопит у брата на плече, когда мы заходим на посадку. По дороге в отель Георг говорит мне о чем-то. Я ничего не соображаю. Хочется спать. Слова идут мимо, впустую, и в последнее время я вообще за-мечаю, что половина группы меня ровно никак не интересует. Ноль. Я занимаюсь этим на автомате. Вся моя работа на автомате, и только мысли крутятся вокруг Каулит-ца. И того, и другого. Один мешает, а второй… Блядь. Слушай Георга, герр Йост. Иначе крыше можно сказать прощай, как во время урагана в Новом Ор-леане. …Потом у нас автограф-сессия и выступление на радио. Я пытаюсь добиться от нашей ебанутой Звезды реакции. Черт, это такой бред! Если уж он играет в этот дебилизм, в продюсера и звезду, тогда какого хрена? Он должен убирать мои руки, когда я трогаю его, отскакивать от меня, делать еще что-нибудь в этом духе… Но, мать твою, не быть тупой бесчувственной куклой. Я должен разломать эту его скорлупу. Он же спрятался, закрылся, не понимает или не хочет пони-мать. Бестолковая дрянь. На автограф сессии я стою позади него, кажется, я начинаю страдать мазохизмом - потому что отсю-да отлично видно его торчащую из штанов задницу, и когда он наклоняется вперед, джинсы сползают невыносимо низко. Он что, трусы успел поменять? Или эти так сползли… Раньше не было видно. У него как у этих фанаток теперь. Только габариты задницы разные. Через каждые пятнадцать минут - по-моему, во всяком случае, я на часы не смотрю уже, - я выхожу курить. Это нервное. Это уже ни хрена не успокаивает, не отвлекает, не помогает. Пачка вылетает до полудня. Еще половина - до обеда. Меня тошнит от всего этого. В машине на обратном пути ко «всему этому» добавляется еще и запах бензина. - Бля, я не могу больше!!! Том, посмотри! Опять этот идиотизм. Придурки ржут над чем-то в мобильнике Георга уже полдня. Я смотрю, как Том сгибается от смеха на сидении, а у Листинга уже того и гляди слезы потекут. - Это улет, - Густав тычет пальцем в экран. - Еще раз! Эти трое меня бесят. Когда уже оторжутся, мать их? - Дэйв! Блядь. - Дэйв, о, ты еще не видел! Посмотри! Ржущий Георг пробирается ко мне с мобильником, сует его под нос и включает воспроизведение за-писи. На экране дохлая свинья. Посиневший поросенок, какой-то идиот держит его за ноги, и делает вид, что это дерьмо бежит - пока второй проносит под копытами скалку. Скачки, бля. Поросячьи бега с препятствиями. Смешно потому что тупо, но у меня не то настроение. - Тут еще есть, - Георг мотает на следующую запись. - Во! - Георг, - я убираю от себя руку с мобильником. - У меня голова болит. - Ну, блин, - раздосадовано произносит Листинг. - Ладно, тогда потом покажем! И дебильный хохот продолжается. Не смеется только Золотая Детка. Он вообще сидит у окна с заткнутыми плеером ушами. Удачно. Я пересаживаюсь к нему. Он даже не замечает, а музыки в наушниках нет. Если бы была, то громко - чтобы перекрыть ржач. Но ее не слышно. - Как себя чувствуешь? - я касаюсь рукой его колена. Детка вздрагивает. Ну, что ты, Билли? Не бойся. - Нормально. - Выпил лекарство? Я веду ладонью вверх по его ноге, глажу, блядь, ну? - Выпил. Детка отворачивается к окну. Срань, дрянь, сука. Маленькое дерьмо. Я оставляю руку на его коленке, но это все равно, что держать ее на подлокотнике. Все равно, что говорить со стенами. Все равно, что гладить куклу. Я не ухожу из принципа. Продолжаю сидеть рядом, коленка под моей ладонью теплая, и только по этому я понимаю, что притихший, застывший на месте Билл еще не совсем как тот посиневший поросе-нок. …Так просто Детка от меня не отделается. У меня еще целый день в запасе, и потом еще… Надеюсь, это не растянется надолго. Впрочем… Еще пару дней к четырем неделям… Ничтожно. На радио все проходит на о’кей. Дети поют, потом бла-бла на прощанье, и мы едем в отель. Пожрать. Я с утра ничего не жрал, кроме никотина. В ресторане я специально сажусь рядом с Деткой. Наш стол в эркере зала, за моей спиной - стекло от пола, а скатерть длинная, я придвигаю стул Детки ближе к себе, сказав, что там, где было - дует. - Мне не дует, - возражает Билл. - Не спорь, - осекаю я. - Не заметишь, как заболеешь, а у нас концерт. - Да-а, - поддакивает Георг, сидящий напротив. - И будешь… как этот… синий… - он сдавливает смех, а Том с Густавом опять начинают ржать. - Поросенок! - Не смешно, - резко отзывается Дива. - Идиоты. Дальше не идет, потому что приносят меню. Смех притихает, Детка недовольно раскрывает перед собой меню и выбирает какой-нибудь очередной салат. Пока не слишком удобно. Я жду, когда Том уходит в туалет, а Георг всерьез увлекается навороченным построением на своей тарелке. Вот так уже лучше. Я опускаю руку под стол, чуть откинувшись на придвинутом к столу стуле, и тяну из стакана мине-ралку. Билли, только смотри, не подавись. Он заметно напрягается, когда моя ладонь касается его ноги под столом. Дергаться не будет - заметят. И так уже поросенком обозвали. А отодвинуться… я цепляю ножку его стула ногой, не пуская. Вот так, Детка. Я сжимаю его ногу, глажу, он жрет креветки, напряженно разламывая пальцами долбанных члени-стоногих. Сам как креветка. Такой же тощий. И волосы торчат, как усики. Я провожу рукой вверх. И осторожно сжимаю его между ног. Билл выдыхает сквозь зубы. И резко поднимается со своего места, едва не опрокинув стул. - Билл, что случилось? - спрашиваю я. - Все в порядке. Он уходит в туалет. Ну, что ж, Билли… У меня получилось. Теперь я, кажется, начинаю въезжать… эта чертова скорлупа. То, чего он не понимает… Он не по-нимает меня. И боится. Идиот. Тупая дрянь. Он же по-любому понимает, чего я хочу. И сам хочет. Дрочит у себя в номере по ночам, как же иначе? За это время он мог дойти до чего угодно, ему ведь наверняка мало просто трогать себя… Как это, Детка? Обходишься пальчиком? Пару недель без маникюра, ногти под корень, это просто так, или для..? Ведь нужно быть осторож-ным. …Когда Билл возвращается, я позволяю ему отодвинуться от меня. Хоть за другой столик, Детка. Я знаю. Теперь. На следующий день до полудня дети спят, у нас не запланировано ничего, кроме какого-то интервью, и день почти свободный. Можно отдохнуть. А вечером - концерт. - Я сам накрашусь, - бросает Билл в гримерке. И его оставляют в покое без лишних вопросов. Выдрессировал, блин, своими капризами. Хотя сейчас это вряд ли прозвучало очередной его придурью. Он малюет свою морду, когда парни уже на сцене. Я стою у двери и пялюсь на его отражение в зеркале, вроде как за процессом слежу. Хотя чего, мать его, я в этом понимаю? Если он накрасит глаза в два раза темнее, их будет хорошо видно до белой разметки в зале; если в два раза светлее - ну, до середины. Я не вижу в этом смысла на концертах. Так аккуратно накладывать эти гребаные тени и подводить карандашом. - Три минуты. Не знаю, зачем я говорю ему это. Наверное, чтобы не молчать. Раньше он не затыкался, пока возюкал кисточкой по лицу. Впрочем, много чего раньше было не так. Не так, не совсем так, и абсолютно не так. - Я знаю. Он кладет кисточку на столик, поправляет задравшуюся сзади футболку и проходит мимо меня. Это какой-то идиотизм. …В обратную дорогу Билл тоже молчит. Вообще, молчат все четверо - устали. Но я уверен, что Детка играет в молчанку намерено. Хер знает, на фига. Когда с головой не все в порядке… он может быть и сам не знает зачем. 34. SYSTEM IS OVERLOADED Днем фотосессия. Крыша отеля, договориться не стоило особого труда, но… Гребаную Диву клинит с самого утра. Я же знаю, что это будет значить, если недовольное выраже-ние на его морде продержится больше часа. А уже почти. - Мне надоели длинные ногти, - заявляет он, когда его ставят перед фактом наращивания. - Не хочу. - Снимем вечером, - Наташа идет на компромисс, она-то, блядь, тоже прекрасно знает, на какие скан-далы способна наша Звезда. - Я не хочу. Сказать, что я удивлен - мало. Я в шоке. Потому что не знаю, как можно быть настолько ебанутым. Я не знаю, как можно за одну ночь из послушной куклы превратиться в капризную дрянь, о которой я уже почти забыл. - Билл, снимем сразу после фотосесии. - Сразу. Он садится на стул, вытягивая перед собой на столе тощую руку, и я думаю о том, как это было бы - подойти к нему и прошептать в самое ухо: «что, Билли, боишься пораниться?» Но нельзя так. Так я не раскрошу на мелкие кусочки его скорлупу. И я надеюсь, что Дива ограничится только этим капризом. До тех пор, пока он не требует на крышу, кроме извечного Рэдбулла и чипсов, горячую еду из ресто-рана. Причем, не в определенное время. А тогда, когда он захочет. В любой момент. Да кем он себя возомнил? - Билл, давай обойдемся без этого, - говорю я ему. - Поешь потом нормально. - Врач сказал, мне нужно есть немного, но почаще, - вворачивает Детка. - Помнишь? Помню, блядь. Отлично помню. Я бы сейчас сказал ему пару ласковых. Только, мать его… нельзя. - Билл, - я смотрю на него в упор. - Хорошо, но тогда скажи время. Тебе же удобнее будет, иначе придется ждать, пока приготовят. Детка щурится, видно, прикидывает в голове, на что может рассчитывать, а потом кивает. - Через час после начала. И через два. Ох, блядь. Не лопнешь, деточка? Я звоню Дуне, в конце концов, договариваться о жрачке из ресторана - это определенно не моя рабо-та, не знаю, как она объяснит этот бред метрдотелю. Но она у нас умничка. Справится. Потому что без вариантов. …Не понимаю, на хера Билл это все разводит. Проверяет на прочность мои нервы, что ли? Ну-ну. Съемку фотограф начинает с Билла. Я слежу, придвинув один из стульев к границе захвата кадра, пока Том с G&G ржут за моей спиной. Источник их угара, похоже, неисчерпаем. Георг нашел сайт с приколами, и теперь все трое зависают там. Невыносимо. - Билл, сюда, - фотограф указывает, куда должна посмотреть Детка. - Опусти руки. Билл выполняет. Это радует. Я отхлебываю Рэдбулла и выбиваю сигарету из пачки - неужели Дива успокоилась? - Я так не хочу. У меня челюсть сводит, когда я опять слышу это. - Я хочу так. Он обхватывает себя за плечи руками и смотрит в камеру, чуть улыбаясь - черт, и это тогда, когда его просили не лыбиться и выглядеть серьезно. А он выглядит как несовершеннолетняя девочка с сайта педофильской порнухи. - Билл, чуть повернись влево, - надо же, у фотографа еще не сдали нервы. - Не улыбайся и опусти ру-ки. У Детки на лице мелькает «срал я на тебя, не глядя» - и он поднимает руки еще выше, закидывает за голову, сцепляя пальцы в замок сзади на шее. - Отлично, - с нотками раздражения говорит фотограф. - А теперь так, как просил я. Дива насмешливо приподнимает бровь. - У меня было уже много съемок, - улыбается, дрянь, так мило и ненавязчиво. - И я знаю, как я лучше выгляжу в кадре. А профессиональный фотограф, мать твою, не знает, хочешь сказать? - Билл, послушай, что тебе говорят, - вмешиваюсь я. Но он меня будто и не слышит. Не обращает внимания. Упрямо гнет свою линию, твердит одно и то же, а потом, сделав вид, что со-гласился, встает совершенно не в ту позу, которую от него хотят. Я уже чувствую, как несчастный фотограф начинает выходить из себя. Как он конкретно не понима-ет, с какого хрена Билли Каулитц не слушается собственного продюсера. - Не так откровенно, Билл. - Ага, хорошо. Он прогибается в пояснице ровно на дюйм меньше и опускает ладонь на бедро. Дрянь… Из него это прет, потому что его четыре недели никто не ебал? Зачем он это делает? - Теперь садись вот сюда. Он садится. И раздвигает ноги, улыбаясь в камеру. Хорошо, что хоть не встал раком на эту гребаную скамейку. Хорошо, что у меня джинсы не в обтяг. Потому что еще немного, и это станет видно. - Обе ноги на сиденье. О, о разговорах со стенами я много знаю, герр Хольц. …Билл выполняет ровно в половину. Закидывает одну ногу, а вторую оставляет на полу. Смазливая сука. Я подтягиваю джинсы от колен чуть вверх, а он сползает, кладет руку на сиденье между ног и приот-крывает рот. Вспышка отражается в кольцах на его руке. Я слышу, как сзади кто-то говорит о перерыве. О том, что принесли еду из ресторана. - Я не буду есть, я не хочу, - заявляет Дива, когда фотограф облегченно тянется выключить камеру. - Тогда зачем ты просил? - интересуюсь я. Билл пожимает плечами и меняет позу на еще более вызывающую. - Билл, ты не помнишь, о чем я тебе говорил? - резко спрашивает фотограф. - О чем? Я не выдерживаю. Дрянь, как же он меня бесит. Дразнит, дразнит, дразнит… - Сделай так, как тебе сказали, - я подхожу к нему и с силой сжимаю его за плечи, усаживая ровно. - Ты оглох? Только сейчас я замечаю, что вокруг нас все давно затихли. Швабра с G&G не ржут, официант так и стоит у раскладного столика с еще не остывшей едой, а эта дрянь… эта дрянь даже не думает останав-ливаться! - Мне не нравится так. По его голосу я чувствую, что он говорит это только из-за своего бараньего упрямства. Потому что фотографа он не боится. А вот меня - да. - А это никого не интересует. Я бы вытащил его с этой крыши. За волосы, в номер, и трахал бы там. Но вместо этого я ставлю его ногу на сиденье и возвращаюсь на свое место, сталкиваясь взглядом с Томом. Похоже, он тоже прихренел от выебов своего братишки. …Мне кажется, сейчас придурок должен угомониться. Остался всего час. Я достаю вторую пачку сигарет. Хорошо, что я теперь таскаю с собой по две. …Только Билл не успокаивается. И уже не остановить. Похоже, фотограф это тоже понял - он просто отщелкивает кадры, не знаю, неужели потом он наде-ется выбрать из этого кошмара хоть пару приличных фотографий? Мое персональное наказание, эта дрянь, эта маленькая сука, облизывает губы, томно глядя из-под ресниц в объектив. Я закидываю ногу на ногу. Дыши, герр Йост. Еще час. Еще чаще. Он встает к перилам, облокачивается на них, блин, со стороны фотографа все более или менее, но с моей - тощая задница и ноги, раздвинутые шире, чем нужно. Улыбается, меняя позу. Проводит рукой по своему бедру, возвращается на эту чертову скамью… Я сползаю на своем стуле чуть вперед. Только не думать, не думать о том, о чем сейчас совершенно не нужно думать. В двух метрах от меня эта дрянь прикусывает нижнюю губу, едва ли не ложась на скамейку. Ну, давай, Детка, давай… Можешь еще зажать ладонь между ног, как ты случайно сделал на каком-то видео. И тогда будь уверен, те фотографии, что опубликуют, твои визжащие фанатки свернут в тугие труб-ки и засунут в себя, они же еще больше ебанутые на голову, чем ты сам; а то, что никогда не появится в журналах… Интернет - забавная штука. Можно не уследить, и тогда на то, что кто-нибудь не слишком честный из фоторедакции сольет на сторону, будут дрочить все пидоры, у которых есть хоть самый паршивый диал-ап. Но тебе же все равно? Ты же хочешь довести до белого каления меня, а не их, правда? Давай, давай… Я бы не отказался сейчас от штанов твоего брата. В них мне было бы очень свободно. - А я хочу сначала с ребятами, а потом уже снимайте их по отдельности, - Билл съезжает на кафель-ный пол, затянув зубами расслабившийся ремешок на кожаном браслете. - Я устал. Я хочу к себе в но-мер. - Герр Йост? - фотограф оборачивается на меня, у него злое, замученное лицо. - Мне все равно, - цежу я. Хочет к себе в номер… А как же маникюр, Билли, мать твою? Сам отстрижешь? Или что там? Мо-жет, микрофон подойдет, а? Или много? Мне кажется, я в кошмарный сон попал. Что кто-то отмотал все назад, когда эта сука выебывалась каждый день, только раньше я не хотел его оттрахать, у меня не стояло на него, так сильно, что, блядь, это уже невозможно… - Чуть ближе друг к другу, - Хольц собирает идиотов в кучку, чтобы они попали в кадр. - Билл, - у него уже ненависть в одном имени Детки идет, - не закрывай Тома. Швабра бурчит что-то типа «да я сам отойду» и чуть подвигается вправо. Детка гнет спину, изворачиваясь так, что чуть не трется задом о брата. Ебать. О родного брата. Том отодвигается еще. Щелкает камера; и Том уже скоро выпадет из кадра, судя потому, как машет рукой фотограф. Но Билл даже не думает прекращать придвигаться к нему. Я ловлю взгляд Тома, напряженно озирающего по сторонам, и я не знаю, понимает он или нет, како-го хрена его сестренка это вытворяет - но он отводит глаза, вздыхает и недовольно смотрит в камеру. Что, тараканы, свившие замечательное гнездо в очаровательной, но абсолютно пустой голове Дивы полезли у него из ушей на окружающих? На братика? Ведь на меня-то давно уже. На меня. Я сейчас только и думаю о том, как хорошо, если бы младшенький Каулитц сел мне на ко-лени и поерзал, а еще лучше, если бы я вставил ему так - ох, черт. Как же тесно. - Сколько еще? - начинает нудеть Билл. - Столько, сколько нужно, - я отвечаю за фотографа. - Ясно? Билл не отвечает, просто делает очень недовольную морду, а потом, мать его… Да будь фотограф хоть трижды натуралом, я уверен, и ему сейчас не сладко. - Еще пара фотографий, - едва ли не умоляющим тоном сообщает он. И Дива выдает запредел. Я не знаю. Только с полным, совершенным, абсолютным отсутствием здравого смысла и непреодо-лимым желанием выебать мозг своему продюсеру, можно придумать такое. - Я хочу шоколадный торт с вишней и кремом, - мило заявляет Звезда. - И если его не будет сейчас же, я отказываюсь сниматься дальше. Меня, наверное, здорово перекашивает. Но мне уже все равно. Я тушу сигарету в пепельнице и поднимаюсь со своего места, подхожу к этой дряни, краем глаза за-мечая, как испаряются G&G, а Том делает шаг назад. - Какой еще торт?! - я сжимаю рукой его предплечье, встряхнув. - А чего еще тебе? Ничего не надо? - Пусти меня, - шипит Билл, выкручиваясь. Но у него в голосе уже нет уверенности. И смотрит он в сторону. - Ты будешь сниматься без своего сраного торта, понял?! - Я сказал, что не буду! Он все-таки выворачивается, и, обогнув меня за спиной брата, уматывает к выходу с крыши. Я даже смотреть не хочу на шокированные рожи тех, кто это все видел. И на Томми, собирающегося то ли высказать мне что-то, то ли побежать за братишкой, а то ли вообще плюнуть на все и сцапать пач-ку моих сигарет со стула. - Каулитц, ты слышал меня? - он даже не оборачивается. - Вернись, я сказал! Ни хрена. Нарвался. Умница. - Продолжайте их снимать, - бросаю я фотографу, и, развернувшись к Тому. - И не вздумай мотать за Биллом, понял? Шок в положительном смысле слова - это вот так. Они принимаются выполнять мои указания, не въехав толком, а я ухожу за ебанутой Дивой. Ну, дрянь… Допрыгался. 35. CRITICAL ERROR …Я нагоняю его у двери в его номер. Он не успевает закрыть - я дергаю за ручку на себя, Детка чуть не вылетает вслед за дверью в коридор, потому что он тоже держался с той стороны. Тощая дрянь. - Давай, объясняй мне, что это за бред? Я заталкиваю его в номер, грубо, так, что он спотыкается и испуганно оглядывается, когда я захло-пываю за собой дверь. - Какой бред? А, мозгов же нет! - Что еще за торт? - шиплю я, схватив его за ворот футболки. - Что это вообще было? Ты кем себя во-зомнил, дрянь?! - Не трогай меня! - он цепляется пальцами за мою руку. - Не трогай, я сказал! - Сам себя трогать будешь? - я уже не врубаюсь, что несу, меня ведет оттого, что он так близко. - А на хера из себя шлюху корежил, а? Фотограф понравился, Детка? - Заткнись, Йост! - он вырывается, пытаясь оттолкнуть, но это только сильнее заводит меня. - С-сука! Да кто здесь сука?! Он умудряется вырваться, отскакивает назад, но я цепляю его за руку и резко дергаю на себя. - Отвечай, мать твою! - он корчится от боли, у меня ногти впились ему в запястье, так сильно я сжи-маю. - Что, если я уйду, будешь в себя запихивать? А? - Пошел вон! - орет он, и я не знаю, как от его воплей еще стаканы в баре не разлетаются. - Безмозглая сука! Полсекунды - и он влепляет мне пощечину свободной рукой, так сильно, что у него у самого рука, наверное, болит, но я не успеваю об этом думать - потому что влепляю ему в ответ, с размаху, но у ме-ня-то силы больше, и ему аж голову вбок сворачивает, дрянь, дрянь, какая же он дрянь! Я швыряю его поперек кровати, пока он еще не очухался, ну, сука, ты у меня получишь сейчас, за все четыре недели получишь! Он пытается отползти, я прижимаю его к постели, сдираю с него штаны - сраный ремень, так туго, и у него на коже остаются красные полосы от денима. - Не надо! - Билл выворачивается, весь корчится подо мной. - Отпусти! Не надо! Не строй из себя целку, дрянь. Я стягиваю его джинсы еще ниже и утыкаю его мордой в угол между подушкой и прикроватной тум-бочкой, вцепившись в лохмы, придавливаю коленями его раздвинутые ноги и щупаю его дырку. - Дэвид, Дэвид, нет! Дрянь, сюда сейчас весь отель сбежится на такие вопли! Я наваливаюсь сверху, сука, его не драли так долго, что хер ему теперь сразу вьебешь. Он сжимается так сильно, что в него и палец не влезет насухую. Ничего. Как-нибудь. Мне уже все равно. - Пожалуйста, Дэвид, не надо! Пожалуйста! Дрянь, да ты заткнешься или нет? Я сжимаю его патлы, вдавливаю так сильно, что он, наверное, там дышит с трудом, и расстегиваю свои джинсы. Он пробует дернуться. Но я только крепче сжимаю в кулаке его волосы и… И понимаю, что он ревет. Ревет в подушку, у него вон уже плечи вздрагивают, воет, блядь, что я опять наделал?! Я же забыл… Я же забыл, что он больной. Что он всего лишь мальчишка со сдвигом по фазе. С ним же нельзя так. Мать его. И… мне так гадко. От себя, что ли?! - Ну что ты ревешь?! Я переворачиваю его на спину, хочу отпустить уже, а он вдруг прижимается ко мне, цепляясь рука-ми, и воет, низко, на одной ноте, как волчонок, угодивший лапой в капкан. - Я люблю тебя… Я люблю тебя, я люблю, я люблю тебя… Это так неправильно, блядь, это так тупо, какое же это все дерьмо, ну почему все так?! - Успокойся, - его трясет, он жмется ко мне, так, как будто это не я хотел изнасиловать его еще мину-ту назад. - Билл, детка… - Я же… не хотел так, - я еле отцепляю его, у него все лицо мокрое, краска растеклась, а он все пла-чет и плачет, пытаясь закрыться от меня рукой. - Я не думал, что ты так… - Господи, да не важно это, детка… Я убираю его руку и целую в зареванные глаза, в щеки, а он опять заводит свое «люблю», как сло-манная игрушка, люблю, люблю, люблю, Дэвид, я так люблю тебя. - Все хорошо, Билли, - идиот, я теперь понимаю, чего он хотел, но с его тупыми мозгами… Глупее не придумаешь. - Не нужно было проверять, детка, - шепчу я ему, целую его мокрое лицо, глажу по встрепанным во-лосам. - Не надо было выводить меня из себя. Какой же он все-таки придурок. Не нашел ничего умнее, чем взбесить меня для того, чтобы уяснить, как я к нему на самом деле от-ношусь. И что в результате? - Я не думал… - шепчет он, блин, Детка, ну хоть иногда ведь надо это делать. - Я люблю тебя… Он думает, что второе оправдывает первое. А я думаю, наоборот. Я так его хочу. Даже несмотря на то что он ревет. У меня уже яйца болят, тянет, жмет, ох, Детка… - Не плачешь? - я целую его в дрожащие губы, стирая слезы тыльной стороной ладони с его покрас-невшего лица. - Билли? Он копошится подо мной, все еще всхлипывая, не знаю, тяжело ему что ли, я приподнимаюсь, мать его, ничего уже сделать не могу, начинаю лапать его под футболкой, сцеловывая слезы с ресниц. - Дэвид, - меня чуть в дрожь не бросает, когда я чувствую, как он гладит меня согнутой в колене но-гой по боку. - Дэйв… пожалуйста… Я собираю в горсть волосы на его затылке, а он прижимается совсем близко и шепчет мне на ухо: - Я хочу… пожалуйста… трахни меня. Точно ненормальный. У меня руки трясутся. Поздравляю, герр Йост. Я пытаюсь стащить с себя футболку. Или нет, сначала снять джинсы… а он-то когда успел стянуть свои?! - Ну? - у него еще глаза мокрые, он жмурит их, неужели стыдно, Билли? - и утыкается мне лицом ку-да-то в шею, дышит жарко, мать его, без штанов, в спущенных трусах трется об меня. Он что думает, я смогу трахнуть его, не снимая своих джинсов? - Подожди… мать твою… Я стаскиваю с себя шмотки, он пытается помочь мне, но только больше мешает, цепляется за меня, подтягиваясь, когда я снимаю его футболку, он весь жаркий, я провожу руками по его ребрам вниз, до бедер, и его задница так хорошо ложится в мои ладони. Ох, как же я его хочу. Но мне нужно его подготовить, потому что месяц с лишним - это… черт, это слишком много. - Билли… детка, - я обхватываю его лицо ладонями, а он тянется ко мне, с одурелым взглядом пыта-ясь поцеловать, и я понимаю, что мне проще будет искать самому. …Только не тогда, когда он обхватывает мои бедра ногами, вжимаясь, и нацеловывает мою шею. Я роняю с тумбочки крем. Блядь. Матерюсь сквозь зубы, детка, ну что же ты, дрянь, делаешь, я же не могу столько терпеть… - Дэйв, - он пихает мне в ладонь какой-то тюбик, и его шепот у самого уха с ума сводит. - Возьми… Он что, из-под подушки его взял? Это что, когда он…? Сейчас тоже не время. Я свинчиваю крышку, выдавливаю себе на пальцы, и Билл уже не зажимается, подается вперед, заку-сывая губу, я стискиваю зубы, он такой горячий, такой тесный там, внутри… Я не знаю, сколько еще продержусь. Я ввожу глубже, детка, только не дыши так тяжело, я же не могу… - Дэйв… Только молчи. Я затыкаю ему рот поцелуем, закрываю глаза, чтобы не смотреть, как закатываются его, карие, под острыми клиньями слипшихся ресниц. Билл подтягивает ногу к себе, кусает мои губы, почти больно, я не знаю, как ему, я трахаю его двумя пальцами, скользит уже легко, сейчас, сейчас, сейчас, детка… Я сам уже трусь членом о его гладкое, влажное бедро, вталкиваю пальцы так глубоко, насколько по-лучается, до упора, задеваю его простату, и, блядь, кажется, я не рассчитал… Он вцепляется в мои плечи, выгибаясь. - Не смей… не смей, слышишь? - бессмысленно шепчу я ему, но разве это остановишь? Без толку теперь. Я надавливаю пальцами ему там, внутри, зажимаю рукой рот, и Детка стискивает ногами мои бедра, мыча мне в ладонь, его встряхивает, раз, другой… Мать его, он даже дать нормально не может. - Ну и что ты наделал? - выдыхаю я ему на ухо. - А? Я ловлю его взгляд - бестолковый, с расширенными зрачками, он опускает свои склеившиеся ресни-цы… и сжимает пальцами мой член. Сучка. Ну, раз начал?! Я обхватываю его ладонь поверх своей рукой, сжимаю крепче, дрочу, какой же идиотизм, блядь… прижимаюсь лбом к его мокрому плечу, кукла, бестолковая кукла, почему мне от него крышу сносит? …Кончаю безо всякого удовольствия. Просто напряжение снял. - Дэвид… Он лезет ко мне целоваться. Я укладываю его обратно, Билл не понимает, и я шепчу в его приоткрытые губы: - Давай уже нормально, детка. Он сглатывает, я целую его кадык, острый, выпирающий, совсем мальчишеский, и опускаюсь вниз. Беру в рот, втягивая, у него сейчас совсем мягкий, Детка вздыхает, так сладко, и я глажу его рукой по внутренней стороне бедра, чувствуя, как напрягается у меня между губ. Ну, давай, Билли. В семнадцать это совсем не сложно. Он скулит, толкаясь мне в рот, и меня заводит так, что уже дышать больно - я отпускаю его, задираю его ноги себе на плечи, и Детка стискивает в пальцах простыни, когда я вставляю ему. Плавно. На всю длину. Я знаю, у моей Детки сейчас в пояснице ломит, потому что он всхлипывает и стонет - бо-ольно, да, Билли? Но это же пройдет. Я подаюсь назад - вот так, и ему уже хорошо, он закрывает глаза, и я жду еще немного… и начинаю двигаться в нем, с каждым толчком наращивая темп, и Билл сначала скулит, сдавленно, пытаясь сдер-жаться, а потом, будто кто-то сворачивает регулятор громкости до упора, его скулеж сбивается на сто-ны. Я ебу его так, как хотел все это время. Жестко. Сильно. Его лодыжки елозят у меня на плечах. Его лохматая голова мотается по подушке из стороны в сторону, каждый раз, когда я задеваю его из-нутри, мне так тесно, так хорошо, так жарко в нем, что если бы я мог, я бы выебал его до глотки, на-сквозь. Давай, ори, Билли… За весь этот месяц. Но не вздумай кончать. - П-пожалуйста, - задыхаясь, умоляет он, когда я перехватываю его руку, прижимая ее к кровати. - Дэвид… пожалуйста… Я склоняюсь к его лицу, спихнув одну ногу с плеча, и шепчу «нет». Нет, нет, нет, Детка. - Дэйв… - он даже не врубается, о чем я, он уже близко, и я сжимаю его член у самой головки, глядя, как изумленно распахиваются его глаза и как дрожат его губы. - Я буду трахать тебя, сколько захочу, - сладко обещаю ему на ухо. - И ты не кончишь, пока я не по-зволю, Билли. Потому что я буду играть с тобой, Детка. Моя Детка. Моя. Потому что мне мало его просто так. …Он потом стонет без перерыва. Орет, как в порнухе, громко, захлебывается и задыхается, и я не знаю, мать его, как еще весь отель не сбежался к нам под дверь номера. Я не знаю, и мне все равно. Мне уже все равно. Я отпускаю его, если держать еще, ребенок просто с ума сойдет, куда же ему больше, и двигаюсь резко, глубоко, зажимая член Детки между нашими телами, я, кажется, сам сейчас с ума сойду, свих-нусь вконец, сейчас, когда он сжимает меня, кончая. Так невыносимо хорошо. Он стонет мне на ухо. Я кончаю в него. И прижимаюсь к нему. У меня в ушах шумит. Билл еле дышит. Вымученно и сдавленно. Я отваливаюсь от него, как обожравшийся крови клещ, и лежу с закрытыми глазами, слушая, как шум стихает и сменяется тишиной, и как рядом уже почти ровно дышит Билл; чувствую своей рукой, как колотится сердце под его торчащими ребрами. Он потом слабо шевелится, копошится рядом, и я поворачиваюсь к нему, приподнявшись на локте. Сказать бы ничего и не получилось. Билл целует меня сразу в губы, обхватив за шею тощими пальцами, старательно пропихивая язык мне в рот, мне сейчас так в лом возиться с ним, что я позволяю целовать себя так, как хочется Детке. Он делает это очень нежно. Не помню, когда я так в последний раз целовался. Наверное, тоже в семнадцать. Получается сладко. В любой другой момент мне бы так не понравилось. Но сейчас… Я кладу ладонь Биллу на поясницу, он прогибается сразу, спина еще волглая, и живот мокрый… ох, черт. Я на ощупь вытираю его простыней. - У меня еще… мокро… - Детка улыбается, забираясь на меня и целуя куда-то рядом с ухом. - Там. Бля-ядь. Ну, зачем ты это сказал, Билли? Три раза я уже не потяну. Не сейчас, во всяком случае. - Пойдешь в туалет? - сейчас любая фраза будет звучать пошло. - Нет, - Детка дышит мне в ухо, пока я медленно глажу его по спине, вдоль хребта. - Не хочу. Он совсем расслабляется, вытянувшись на мне, и - сколько в нем там? - дай бог под пятьдесят кило-граммов веса - почти не давят, а ведь с его ростом должно быть гораздо больше. Тощий. Я глажу рукой его ягодицы, без желания, просто чувствуя нежную кожу под ладонью - когда хочешь вставить Детке, в мыслях нет ни погладить, ни поцеловать, а только стиснуть, сжать, смять его в руках, отгибая за волосы голову, открыть тонкую, совсем как у девочки, шею. Но сейчас этого нет. Детка перебирает пальцами волосы у меня на висках, пробует намотать на палец, и щекотно целует прямо в ухо, когда моя рука соскальзывает в ложбинку между его ягодиц. Скользко. Я думаю о том, что там, наверху, фотосессия, и размазываю пальцами крем, а Детка тихо вздыхает у меня под ухом и целует еще раз, блин, разморило до нежностей. Я не вовремя возвращаюсь к реальности. Как раз тогда, когда Билл почти незаметно трется об меня, обхватив мягкими губами мочку моего уха. Мать твою, как некстати, Билли. Раздвинув ноги, я просовываю руку между нами и ловлю в кольцо пальцев его член. Детка прерывисто выдыхает. Что он там плел мне? Я просовываю внутрь палец, у него там сейчас все хорошо разъебано и мокро, и если бы у нас было больше времени… Билл прикусывает мне ухо, втянув воздух, я держу палец в его мокрой заднице и дрочу ему, и он чуть приподнимается, прижимаясь раскрытыми губами к моему рту. Целуемся. Он сжимает пальцами мои плечи, холодные кольца по коже и наращенные ногти - не так неприятно впиваются, как могли бы настоящие. …Когда он кончает, я выжимаю из него все, до последней капли, он опускает голову мне на плечо и его дурацкие колючие волосы лезут мне в лицо. Я вытираю руки о простыню и, осторожно спихнув Детку с себя, стираю со своего живота белесые растекшиеся капли. - Дэйв? - зовет он, приваливаясь к моему боку. - Да? - я сажусь на постели, черт, как хочется завалиться обратно. - Иди в ванную, детка, фотосессия еще не закончилась. Он недовольно надувает губы. - Разве не хватит тех фоток, которые он уже снял? - Я сказал - в ванную, Билл, - повторяю я, поднимаясь с кровати. - Не хочу, - вздыхает за моей спиной Детка. Ох, блин. Сейчас я определенно ненавижу свою работу. Я разворачиваюсь к нему, поднимаю с кровати за руку, и подталкиваю в ванную. - Блин, - произносит он, увидев себя в зеркале. - Придется заново… Заново. У него все лицо в черных разводах, и на всю скулу красное пятно. Блядь. Я опять его ударил, и снова слишком сильно. Разумеется, будет синяк. Дерьмо. Я мою руки под краном, пока он стирает влажной салфеткой размазавшуюся тушь и тени. - Постарайся побыстрей, - говорю ему я. Детка не отвечает, пытаясь расчесать слипшиеся ресницы щеточкой. …Я одеваюсь и выхожу из его номера. На крыше перекур. Поэтому все моментально сворачивают головы на меня, даже чертов фотограф, до этого трахавшийся с настройками своей камеры. - Герр Йост, из-за пары фотографий я… - Все в порядке, герр Хольц, - мне в лом даже слушать, итак знаю, о чем он. - Сейчас вы доснимаете остальное, а потом мы поговорим обо всех неустойках. - Это разумеется, - он все еще такой же раздраженный. - Но я не вижу того, кого мне нужно снимать. Ах, это да… - Еще пятнадцать минут, - обещаю ему я, усаживаясь в свое кресло. Сигареты лежат на пластиковом подлокотнике. Похоже, Томми добрался до них - судя по тому, как он усиленно дымит у перил, огораживающих крышу по периметру. Я тоже закуриваю. Это все херово, но меня сейчас совершенно ничто не беспокоит. Где-то на периферии сознания я понимаю, насколько странной и недвусмысленной выглядит со сто-роны эта ситуация. Нас обоих не было больше получаса. Бля-ядь… только не надо так тупо и довольно улыбаться, герр Йост. Хотя бы. …Дива опаздывает ровно на две минуты. Черт, если я сейчас выгляжу примерно так же… Он хоть и накрашенный - так же аккуратно, как было, - но все равно. Волосы взлохмачены, не так, как ему специально делают, а именно что… встрепаны; он весь как помятый, с бестолковой улыбкой на лице. Сразу видно, что его только что хорошенько выебали. Ох, черт… Надеюсь, что мне так только кажется. - Билл, Том, на передний план, присядьте, - командует фотограф. О-па. Присядь, Билли. Я смотрю, как он тихонько морщится, опускаясь, ох, Билли, детка… Мне кажется, здесь только безглазый не поймет, что произошло. Мне кажется, даже безмозглые G&G въехали, в чем дело. - Еще кадр. Вспышка. Моя Детка хмурит брови, на сетчатке зеленый отпечаток белого света, но он уже привык. Просто сейчас это так некстати, так раздражает, да, Билли? Работа есть работа. Мне интересно, если Хольц спросит, когда мы будем обсуждать эту гребаную неустойку, почему Зо-лотая Детка вдруг стала такой спокойной? Что я отвечу? «Я купил ему шоколадный торт, герр Хольц». …Но он, конечно, ничего не спросит. Это темы, о которых молчат. - Я возьму? - отвлекает меня Том. Мои сигареты у него уже в руках. Тянет одну. - Ты уже взял, - я пожимаю плечами, наблюдая за тем, как Билл поправляет свои цацки, пока фото-граф переставляет камеру на новое место. - У тебя… - Том усмехается, прикуривая, и я перевожу на него взгляд - он постукивает указательным пальцем по свой шее. - Может шарфик оденешь, а, Про? Блядь! Я сдерживаю себя, чтобы на автомате не подтянуть ворот футболки выше. - Спасибо за заботу, - тоже усмехаюсь. - Докуривай быстрее, иначе Хольц вконец взбесится. Старший Каулитц неопределенно хмыкает и уходит, прикарманив мою зажигалку. Клептомания ка-кая-то, мать его. …Вечером мы едем в студию - выбирать фотографии. В машине Билл жмется к моему боку, Том, сидящий через проход от нас с Георгом, говорит ему что-то, и они оба уходят вперед к Густаву. Я думаю о том, что иногда Том бывает очень догадливым, наконец-то свободно поглаживая худую коленку Билла. Он разворачивается ко мне, улыбается - черт, мне почему-то кажется, что с каждым разом его улыб-ки становятся все глупее и глупее. Или это называется «счастливей»? Наверное. - А шоколадный торт я и правда хотел, - зачем-то говорит он. Я усмехаюсь и целую его в губы, размазывая гигиеническую помаду с идиотским ванильным запа-хом и еще более тошнотворным вкусом. Единственный плюс - так его губы мягче, чем у многих женщин. - Заедем на обратном пути куда-нибудь, - обещаю я ему, а он вздрагивает и ойкает, когда я кладу ла-донь ему на щеку, чтобы погладить. - Больно? Он кивает. Я осторожно целую его в скулу, под слоем тональника ничего не видно, но я знаю, на-сколько сильно ему двинул. Ничего, Билли. Это тоже проходит. Ну, ты-то знаешь… …В студии мы часа три рассматриваем кипу фотографий. На всех снимках у Тома кислая и опухшая рожа, G&G - как всегда отвратно, из двадцати кадров только один удачный. Только сложнее в любом случае с Золотой Деткой. Сначала я просто откладываю в сторону фотографии, годные только для порножурналов. Не знаю, как вся студия не обкончалась еще с этих снимков, хотя точно не могу утверждать. - Мне нравится эта, - говорит Детка, останавливая мою руку прикосновением, только не заигрывайся совсем, Билли. - Билл, ты еще маленький для эротических изданий, - ржет Том. - Ага? - И слишком одетый? - язвит Дива. - Вот именно, - кивает Том. Я усмехаюсь. Под столом Детка елозит по моей ноге коленкой. …Еще чертова куча фоток… В итоге остается все равно до хера, мне уже настолько все равно, и я даже не смотрю на то, что вы-бирает Билл. Потом я говорю Саки, чтобы он забросил детей в отель, и вернулся за нами с Деткой. …Кажется, где-то по дороге была кофейня. И я не ошибаюсь. Отлично. Билл опускает кепку совсем низко, на улице уже темно, а в кофейне странно немноголюдно. Я веду свою Детку к угловому столику, подальше, и он садится спиной к выходу, положив темные очки на се-редину стола. - Ты осилишь целый торт, детка? - спрашиваю я у него, когда нам приносят заказ. - Неа, - улыбается он, цепляя пальцами треугольный кусок. Я усмехаюсь. Готов спорить, что в него только этот кусок и влезет. - А я читал, что шоколад полезен для кожи, - он ковыряет ложечкой кусок торта, перетащенный на свою тарелку. - Там какие-то такие… вещества… Я думаю, хрен он вспомнит. Мать его, он даже не может запомнить то, что вычитал из своих глянцевых журналов. Идиот. - Что-то вроде «флавоидов», - продолжает Билл. - Но не так. - Флавоноиды? - Точно! - он смеется и запивает этот кошмарный сладкий торт чаем. - Они еще в вине есть, - на фига я ему это говорю, он же глупый до безумия. - В красном. В виногра-де. - Правда? А я не знал. Ох, Билли, а много ли ты вообще знаешь? …Я жду, пока он домучает свой кусок торта, он говорит еще что - какую-то невыносимую чушь, а потом мы едем в отель, он чуть не засыпает на заднем сидении, привалившись к моему плечу. К двум ночи мы вылетаем из Парижа. Посреди полета Билл перебирается ко мне, садится рядом, и Том оборачивается на нас, усмехаясь. Детка так и засыпает у меня на плече. |
Оставить комментарий Перейти к списку фанфиков